Корнель Макушинский - Скандал из-за Баси (журнальный вариант)

неподвижно стоящего Бзовского, на его смертельно бледное лицо и руки, сплетенные на голове. Вдруг пришел к какому-то решению, потому что сам побледнел, а губы его задрожали. Он уверенным шагом вошел в кабинет и голосом, в котором звучала смесь радости и испуга, закричал:

— Как дела, пан Адам?

Бзовски дернулся, как человек, в которого попала пуля. Зашатался, ударенный этим голосом, отступил на шаг и оперся о книжные полки. Он дышал так, словно ему пришлось долго бежать. Открытым ртом хватал воздух, будто внес на гору какую-то ужасную тяжесть и теперь отдыхает. Потом он вскрикнул коротким, оборвавшимся криком и посмотрел на профессора как на привидение.

— Адась! — закричал профессор так взволнованно, с такой болью, что казалось, будто это слово было налито кровью.

Он вытянул руки, а тот, секунду поколебавшись, бросился в объятия профессора. Седой человек гладил его по голове, как ребенка, как отец ласкает сына, возвратившегося из безумного, смертельно опасного путешествия. Он целовал эту несчастную, покрытую шрамами голову, прижимающуюся к его груди.

Бзовски рыдал.

— Бася! Возвращаю тебе отца...— проговорил профессор странным голосом.

Снова

начинается

весна

— Один сумасшедший выздоровел,— говорила пани Таньска с горечью,— но зато родился второй.

— Кто это? — весело спрашивал пан Ольшовски — Я?

— Вы тоже кандидат. Но ближе всего к этому Бася. Разве вы не видите, что происходит с девочкой?

— А что происходит? Она радуется!

— Можно радоваться, но ведь не до потери разума. Я, когда в первый раз выходила замуж, должна была прыгать от радости, потому что отбила жениха у одной косоглазой девицы, а у меня на свадьбе лицо было как из мрамора. Бася носится как сумасшедшая и каждому

бросается на шею. Я понимаю, когда она это проделывает со мной, но она проделывает эту операцию с каждым, кого встретит. Шота она тоже зацеловала, но этому я не удивляюсь, потому что это симпатичный парень. Покраснел и удрал, но на обед вернулся, негодник.

— Чего вы, бабушка, хотите от нее? Она спасла отца...

— Вот именно! Это была дурацкая мысль...

— Бабушка, не говорите загадками! — смеялся Ольшовски.

— Пане Ольшовски! — закричала бабка.— Мне восемьдесят лет, и загадками я не говорю. Может быть, и говорила бы, если бы читала ваши книги, но Бог меня от этого уберег. Спасла отца? Я уверяю, что она его погубила. Так долго он был счастлив, так долго не знал, что творится на свете. По крайней мере, раньше он смеялся, а теперь будет плакать. Он не понимал, что ему говорят, и слушал часами, а теперь удирает, как только услышит одно слово! Почему ты смеешься? Что тебя так развеселило?

— Ничего, ничего...

— Ну и не смейся над чужим горем! У меня по крайней мере было какое-то занятие, а что теперь? Что я .буду делать? Я обязательно должна кого-то опекать, потому что не могу вынести, что люди так глупо живут, а этот Бзовски уже ищет квартиру. Они совещаются с Басей, а я не знаю о чем, хоть Марцыся подслушивает под дверями, но она глухая как пень. И пусть бы себе искал, но ведь он заберет Басю!

— Наверное, не заберет...

— Ладно, ладно, пусть забирает. Погубит девочку! Географии будет ее обучать, и он, и тот другой ненормальный, тот ваш профессор. География ей нужна, как батраку часы. Муж ей будет нужен, а не география. Что я должна делать?

— Начните читать мои книги!

Пани Таньска ответила ему мрачным взглядом:

— Этого не дождешься. Ведь у кого-то в семье должны быть все заклепки на месте.

Свое неудовлетворенное желание кого-то опекать она направила в сторону маленького Тадеуша, пухленького ребенка, сына Ольшовских, и из-за этого снова начались скандалы. Бабушка вбила себе в голову, что мальчик очень худенький, и, стоя над ним, как палач над приговоренным, приказывала:

— Мальчик наверняка голодный. Тадю, съешь два яичка!

Тадя бледнел при одной мысли об этом, а пани Ольшовска кричала:

— Но, бабушка, на нем одежда лопается!

— Пусть лопается, а есть ему нужно. Я в его возрасте выпивала по десять сырых яиц.

Она однако, быстро забыла об

--">