Анна Олеговна Никольская - Про Бабаку Косточкину-3, или Все ноги из детства

консервированная?

— Вьетнамские, понимаешь? Народ за ними лез на самую верхушку!

— Подумаешь, вьетнамские, — говорю. — Удивил.

— Это я тебя сейчас не удивил. — Папа размахивает руками. — А в моём детстве, если съел иностранный ананас, считай, подписал себе приговор.

— Что-что? — Я переглядываюсь с Бабакой.

Она хмыкает.

— Короче говоря, срубили эту берёзу. Как в песенке — под самый корешок. А то место, где она росла, забетонировали. А потом взялись за остальные деревья — затянули всё колючей проволокой. Повесили таблички.

— Какие?

— Ты такие видел, называются «Не влезай, убьёт». До сих пор ещё кое-где висят.

— Зачем?

— А кто его знает… — Папа пожимает плечами. — Потом знаешь какие были очереди за оставшимися деревьями? Как отсюда до шпалопропиточного завода!

— Это который переделали в китайский рынок?

— До него. Бывало, займёшь сразу несколько за батоном, за курицей и за кефиром. К вечеру твоя очередь подойдёт, а всё уже разные наглые граждане оборвали. Одни голые ветки с ценниками на ветру.

— А курицы тоже росли на деревьях?

— А как же! Ощипанные, с потрошками!

— А ценники кто на ветки вешал?

— Не знаю, какие-то волшебники, наверное. Или начальники. Особенно я любил лимонадные деревья: Буратино, Дюшес, Ситро, Крем-соду, Тархун, Колокольчик, Крюшон. Это уже потом ввели поталонные деревья.

— Эталонные?

— Поталонные. На них всё росло только по талонам, — непонятно поясняет папа и энергично гладит Бабаку.

И я ему то верю, то не верю. Чаще второе, но это смотря по настроению. Или по папиной интонации. Не может же человек с высшим образованием и большим сердцем врать таким правдивым голосом!

В общем, я в сомнениях обычно после таких разговоров.

Бабака говорит:

— Вам, Степан Валерьянович, надо писать мемуары для потомков. У вас замечательные получатся мемуары. Главное, искренние, что в научно-фантастической литературе немаловажно.

Папа при этих словах смотрит в пол и краснеет от удовольствия (от стыда он обычно становится жёлтым).

А на ночь он любит рассказывать про демонстрации с надувным президентом в небе. Вернее, с генеральным секретарём нашей страны в виде дирижабля. И про подпольные магазины игрушек — в них товары по подземному ходу поступали из Германской Демократической Республики. И ещё про железные шторы — они висели по периметру нашей страны. Их всем миром шили из листового железа полторы тысячи швей с аппаратурно-механического завода Башкирской АССР.

А потом всем миром развешивали добровольцы из уголков нашей родины. И про стены с ушами рассказывал, и про заводных пионеров, и про общественные бани с промывкой мозгов шампунем «Желтковый». И ещё папа много чего рассказывал про своё интересное детство, но я как-то мимо ушей это пропускал. А зря.

Ужасно зря. Потому что однажды…

Глава 2 Ссора

Однажды мы с папой поссорились.

А вышло всё из-за этих историй — про его интересное детство.

В тот вечер у нас были нежданные гости — дети маминой подруги Сюртуковой-Балалайкиной, близнецы Артур и Август.

Они хоть и младше меня, но уже начинающие драматические артисты с окладом в три тысячи восемьсот пятьдесят рублей, мамины коллеги по нашумевшему спектаклю «Три мушкетёра из Нахапетовки». Они исполняют роль Анны Австрийской. По замыслу режиссёра Зюзюкина Артур во время спектакля стоит у Августа на плечах. А Миледи там вообще заслуженный артист России Пётр Павлович Кожемякин, ему восемьдесят лет.

Артура и Августа к нам приводят, когда хотят, чтобы я приобщился к прекрасному. Или когда их некуда --">