Вячеслав Иванович Пальман - По следам дикого зубра

род от тех зубров, которых Польша купила в Германии. Потомки Кавказа! Только что мы узнали и о чистых беловежцах. В Пшине, на Верхней Силезии живут семь или восемь чистых беловежцев, реальная надежда на возрождение равнинного зубра. Думаю, что польские зоологи не упустят этой возможности. Ну, а те, что в Беловежской пуще… Со временем их придется оттуда убрать. Куда?..

— На Кавказ, естественно, — не задумываясь, ответил Зарецкий.

— Да, конечно. Кровь горного подвида. Но они — собственность Польского государства. Уже идут переговоры с новой Польшей. Скорее всего, пуща окажется на польской стороне. Можно договориться… — Он потер свой лоб. — О чем мы толковали с тобой перед войной?..

— Мы говорили о покупке быка для кавказского стада. Быка-кавказца и пяти зубриц.

— Вот-вот. После долгой отсрочки вернемся и к этому. Говорить с польскими коллегами будут Гептнер, Дементьев, у них давнее знакомство с Жабинским. Как только кончится война…

— Теперь недолго, — сказал Зарецкий.

— Итак, ты едешь домой, к жене, и вместе начнете работу в заповеднике. При первой необходимости я вызову тебя в Москву.

— Просьба, Василий Никитич. Хорошо бы отозвать с фронта Задорова, Теплова и Жаркова. Они очень нужны в заповеднике.

— Попробуем, — не очень уверенно отозвался Макаров. — Ты видишь наши пустые комнаты? Некоторые из ученых сюда уже не вернутся. Скажу откровенно: ты не долго задержишься на Кавказе. Проблема зубров выходит за пределы Кавказа. Она приобретает всероссийский характер. Главк не обойдется без твоей помощи. Вот так. Ну а прежде всего прошу тебя поклониться и от меня праху твоих родителей… Ах, Андрей Михайлович, Андрей Михайлович!..

4

Молодой Зарецкий приехал в разрушенный, неузнаваемый Майкоп.

С чувством глубокого горя шел он к дому родителей. К тому, что осталось от их усадьбы.

Половина дома сгорела. Вторая — с оголенной, черной от копоти печью — выставляла напоказ оклеенную рваными обоями стену. Ветер громыхал остатками железа на крыше. Дверей и рам не было, пол выломан. В саду стояли изломанные полусухие яблони.

Зарецкий постоял, поправил на спине тяжелый рюкзак и пошел к тому месту, где Курджипс впадает в Белую. Без устали ходил и ходил он по дикому полю до самой ночи. Густой кустарник и трава заслонили землю. Никто не может показать…

Опечаленный, добрался он до переезда, остановил грузовик. Шофер подбросил его до Хаджоха. Дальше — пешком.

На кордоне он нашел женщин — Задорову, Дубровскую, еще двух незнакомых. Со слезами, причитаниями кинулись они к Зарецкому и, только узнавши, что мужья их живы-здоровы, осушили слезы, забегали, чтобы как лучше приветить дорогого человека.

— Где Лида? — спросил он.

— В Гузерипле. Вчера все туда уехали. На общее собрание.

— Зубры близко?

— Там же, в Сосняках, пасутся. Целехоньки и здоровы. С ними Кондрашов и старший Никотин. Ну а сейчас давай-ка в баню, все готово. Отмоешься, отдохнешь, а на утренней заре в седло. Лида ждет тебя не дождется!

Когда перед зуброводами предстал всадник в плаще поверх стираной-перестираной гимнастерки, егерь Александр Никотин испуганно поднялся и попятился: уж больно похож на отца в дни гражданской войны…

Зарецкий соскочил. Обнялись, расцеловались. И пошли разговоры, расспросы о войне, которая шла к победному концу, о делах в заповеднике, о зубрах, конечно.

— Они на воле? — спросил Зарецкий.

— Дикарями заделались, нас вовсе не признают, — сказал Кондрашов с одобрением. — Ермыш в стаде вожакует. Кажись, в будущем году опять телятами обзаведемся. Поедем, глянешь.

Как застучало сердце у Зарецкого, едва бинокль приблизил спокойно лежавшее стадо! Время вдруг перебежало назад и остановилось на дате 1940. На той дате, когда здесь приживались первые асканийцы. Опытным глазом Зарецкий определил, что зубры здоровы, спокойно живут на новой — или на старой? — своей родине.

К загону он не вернулся. Уже к вечеру от Сосняков благополучно спустился в Гузерипль.

Шло собрание. Говорила Лидия Васильевна — не о зубрах, а о людях, которые сохранили их, совершив, как она выразилась, «подвиг, достойный нашего героического поколения». Михаил Андреевич остановился в сенцах. Двери были открыты, он ухитрился схватить взглядом ее лицо. Сердце скакало, в глазах пощипывало — такая нежность и жалость к жене, худенькой, бледной, охватила его!

Кто-то крикнул:

— Гляньте, Зарецкий! Вот он стоит, мужики!

Лида как осеклась. И --">