Иван Дмитриевич Василенко - Звездочка. Повесть

организовал фехтовальный кружок, душевно играл на баяне, а «барыню» танцевал с такими вывертами, что все от смеха покатывались. Никто лучше его не заправлял койку и не начищал до такого сияния ботинки, пуговицы и бляху на ремне. О международных делах судил, как о своих собственных. И не было бы лучше его комсомольца в училище, если б не одна особенность: ни с того ни с сего возьмет и расскажет какую-нибудь историю, до того невероятную, что ребята от изумления первое время лишались дара слова.

И вот этот Сеня Чесноков, когда до окончания училища оставалось всего четыре месяца, вдруг исчез.

Случилось это так.

Однажды в училище донеслось из сквера гортанное пение. Время было послеобеденное, свободное. Ребята высыпали в сквер. Перед зданием стоял подросток в пестрых лохмотьях. Огненные глаза с блестящими белками, коричневая кожа лица, на ворохе вьющихся иссиня-черных волос - маленькая розовая кепочка. В руках он держал гитару с огромным красным бантом на грифе, а у ног его сидел пес волкодав с репейниками в бурой клочковатой шерсти и с досадой смотрел куда-то в сторону маленькими, как у медведя, глазами. Живописный подросток поклонился на три стороны и на ломаном русском языке сказал:

- Начинаем интересный представлений. Гриша, ходи!

И заиграл марш.

Пес не спеша поднялся на задние лапы и с мрачным видом зашагал по скверу.

- Правый! - крикнул оборвыш.

Пес что-то проворчал и с досадой повернул направо.

- Левый!

Пес повернул налево. Но вдруг сел и ожесточенно заскреб лапой за ухом.

- Ходи! Ходи! - кричал оборвыш, пиная пса ногой.

Пес бросил чесаться и упрямо прижался к земле.

- Не хочет! - огорченно сказал оборвыш. - Ничего, он сычас другой сделает, он сычас скажет «мама».

Оборвыш нагнулся, сжал собаке пальцами челюсти и наступил ей на хвост.

- Магму!.. - вырвалось из закрытой пасти собаки.

По скверу прокатился смех.

Паша вдруг вспомнил, что однажды Сеня Чесноков, засыпая после отбоя, сонно сказал: «А я знал собаку, которая умела говорить «мама». Степа Хмара немедленно стал доказывать, что таких собак не существует, так как речь у собак нечленораздельная, но Сеня уже спал.

Едва Паша об этом вспомнил, как раздался крик:

- Петро!

От здания бежал Сеня. Оборвыш заморгал и в испуге попятился. Сеня подскочил, схватил его в объятия так, что с головы оборвыша слетела розовая кепка, повернулся, стремительно прижал к себе собачью морду и опять обнял мальчика.

Ребята, раскрыв рты, с изумлением смотрели на эту встречу. Маруся Родникова от удовольствия хлопала в ладоши.

Конечно, всем было интересно поскорее узнать, откуда у Сени такое знакомство, почему он так радуется, а бродяга, наоборот, в испуге пятится от него. Но Сеня на этот раз был немногословен.

- Однополчанин, - важно отвечал он на все расспросы.

«Артиста» и его собаку накормили. Засунув в карман остаток хлеба с сыром, он боком стал выбираться из толпы, явно обнаруживая желание поскорее улизнуть от своего «однополчанина». Не тут-то было: Сеня крепко взял его под руку и пошел провожать.

С ними увязалась и Маруся.

Только вечером, после отбоя, когда все разделись и улеглись в постели, Сеня рассказал про оборвыша с собакой. Оказалось, что Петро - бессарабский цыган. В Яссах он явился в эскадрон и до слез насмешил бойцов своим аттракционом. «Э, - подумал Сеня, - такого хорошо использовать в разведке». И с разрешения командира уговорил Петро остаться при эскадроне. Прослышав, что в Советском Союзе каждый гражданин может сделаться ветеринарным врачом (к ним цыганенок имел непонятное пристрастие) и даже директором универмага, Петро после войны поехал с Сеней в Москву. В вагоне, не доезжая Киева, он вздумал проверить, правильно ли то, что ему говорили, и спросил одного лейтенанта. Лейтенант сказал: «Не только директором универмага - министром каждый может сделаться. Только надо хорошо учиться и честно работать». Петро задумался и думал до самой ночи: ни работать, ни учиться он не привык. А ночью вышел с Гришей на какой-то станции и больше не вернулся.

- Понимаете, - закончил Сеня, - дал я ему свои часы поносить. Так он, уходя, и часы унес. То ли забыл снять, то ли сознательно… А часы были флотские, непроницаемые. Ох и часы ж!

- Э-э, - сказали ребята, - потому он и пятился от тебя!

- Продукт капитализма, - заключил глубокомысленно Степа Хмара.

На другой день Паша заметил, что Сеня все шепчется с Родниковой. У --">