Лидия Алексеевна Обухова - Доброслава из рода Бусова

селенье. Издавна живёт здесь род из племени славнов. Славны — люди добрые, к пришельцам щедры: напоят, накормят досыта. Обольют горячие камни водой — попаримся всласть! Хозяюшки постирают нам рубахи, высушат на ветру. На Днепре всегда ветрено. А уж к вечеру непременно соберутся послушать наших рассказов, поплясать под музыку. Ты, Белай, не поленись, настрой гусли. Пусть знают, что и в дебрянском краю водятся игрецы!

НЕМАЯ ДЕВОЧКА

Лишь на четвёртые сутки изгибистое русло лесной речки расширилось, и над водой закружились днепровские чайки.

Познан напряжённо вслушивался: не донесётся ли от близкого городища петушиный крик? Время шло к полудню.

…Наконец речка сделала последний поворот, вынырнула из ивовых зарослей — и перед путниками открылся Днепр синими волнами.

— Обогнём косу — враз увидим городище! — радовался Познан.

То, что вскоре предстало их взорам, погасило улыбки. Частокол вокруг городища был сожжён, корьё на крышах обуглено. Поперёк узких проходов между жилищами лежали убитые. Кто мечом порублен, у кого из груди стрела торчит. Одежда со многих сорвана, женские бусы втоптаны в грязь.

Молча бродили дебряне, ища живую душу, — и не находили никого! Кое-где угловые столбы обрушились, загородили вход в землянку.

— Эй, есть тут кто? — окликал Распуга, заглядывая внутрь.

Ответа не было. Он поднял с порога детскую глиняную погремушку, внутри которой беззаботно перекатывалась горошина, и с немой яростью озирался по сторонам.

— Да здесь, никак, побывали готы, рыжие собаки! — воскликнул с удивлением Познан. — Ведь был слух, что князь Бус с готами нынче в мире?

Никто ему не отозвался. Княжеские дела мудрёные, что могли смыслить в них юнцы, живучи за тридевять земель?! Понурившись, они сидели на дубовой колоде.

— Что ж, — сказал Познан с глубоким вздохом, — мёртвых не воскресить. Похороним их хотя бы по нашему обычаю, чтобы волки и вороньё не растаскали сирые кости.

Они стали подбирать убитых. Бережно складывали тела на холме ряд к ряду. Обложили берёзовыми стволами, прикрыли сухими ветками, окопали широким рвом. Неглубокий этот ров тоже заложили всем, что могло гореть: соломой, поленьями, лесным сушняком, щепками, дрекольем. Подожгли сперва большой костёр, потом запалили малые костерки вокруг. Густой жёлтый дым скрыл от глаз погребальное место.

Подошло время трогаться в путь; солнце взошло.

Вдруг Новко насторожился: ему почудился слабый стон. Все четверо сбежались к обломкам жилища. Распуга подставил мощное плечо, поднатужился, приподнял обгорелое бревно. Новко ящеркой проскользнул внутрь. Выбираясь ползком, вытащил наружу девочку. Глаза у неё были закрыты. Голова моталась, как у неживой. Но кровь из ран ещё сочилась, и с губ слетали тихие стоны.

— Жива она, жива! — вскричал Белай, укладывая найдёныша на траву.

В кожаном ведёрке принёс воды. Познан острым ножом с горбатой спинкой отрезал косички, чтобы обмыть на затылке запёкшуюся кровь. Вправил вывихнутую руку. Несмотря на сильную боль, девочка не вскрикнула, не открыла глаза.

Путники смотрели на неё в некоторой растерянности: как им поступать дальше?

— Бросить бедняжку нельзя, — сказал Познан. — Довезём до ближайшего селенья и оставим у добрых людей.

Распуга поднял невесомое тельце, молча донёс до челна Белая.

— Если случится распря в пути, набегут готы, — проронил он своим обычным грубым голосом, — мы трое будем биться, а ты, Белай, спасай дитя.

Они сели на вёсла и стали бесшумно грести, хоронясь --">