Сергей Викторович Покровский - Пестрый и Черный (Рассказы)

Подстрекаемый всеобщей суматохой, сарыч быстро взлетел на изгородь, с изгороди на погреб, а с погреба на крышу сарая. Это чуть не свело с ума Ненилу.

— Улетит! Ой, улетит разбойник! — вопила она. — Викторыч, что же это за наказание такое? Да выпали ты в него из ружья-то, сделай милость…

— Не ори без толку-то, — останавливал ее Николай. — Не улетит, не бойся! Я вот достану его, дай срок.

Николай подставил к сараю деревянную лестницу и полез. Но сарыч решил даром не сдаваться. Как только голова Николая показалась из-за карниза крыши и очутилась на одном уровне с ним, сарыч посмотрел на старика таким бесстрашным и решительным взглядом, что тот невольно попятился.

Тут произошло нечто очень неожиданное. Николай снял шапку и протянул ее, чтобы накрыть ею молодого сарыча; а тот, вместо того, чтобы испугаться, вдруг, как кошка, бросился на нее. Я успел разглядеть, как старик чуть не кубарем скатился с лестницы, а с ним вместе и сарыч, который крепко вцепился острыми, как шило, когтями в шапку и руку старика.

При падении с лестницы сарыч выпустил рукав, но за шапку держался цепко и с ней вместе спорхнул на землю, навалившись на шапку всем телом и широко раскрыв клюв.

Старик, спрыгнув с лестницы, разразился самою громкою бранью и подбежал к сарычу, чтобы отнять у него шапку. Но последний сжимал ее с такой бешеной силой, что шапку можно было поднимать вместе с ним, а он все-таки не выпускал ее, вися вниз головой и ударяя крыльями о воздух. Николай несколько раз вздергивал шапку с сарычем вместе кверху и вновь бросал ее на землю. А сарыч все так же упрямо не разжимал когтей и смотрел гордо и злобно, как его мать, умирая там у гнезда.

Я подоспел, когда Николай, совсем выведенный из себя, схватил было длинную жердь, чтобы размозжить голову своему врагу. Я едва уговорил его предоставить дело мне. Когда Николай, ворча, отошел в сторону, я принес сарычу большую зеленую лягушку.

Сердито нахмуренные брови его немного разгладились, но он все еще смотрел недоверчиво и возбужденно, хотя ко мне он благоволил.

Однако, когда я выпустил около него лягушку и она зашевелилась, его охотничье сердце и вечно голодная жадность взяли свое и он выпустил, наконец, измятую шапку.

Я отдал ее Николаю, предоставив сарычу справляться с лягушкой. Когда сарыч съел ее и успокоился, я отнес его в угол и подложил ему еще рыбьих потрохов.

На этот раз дело кончилось благополучно, но было ясно, что дальше держать подраставшего хищника здесь становилось чересчур хлопотливо, да и слишком неприятно хозяевам, с которыми я не мог не считаться. Поэтому я решил отвести его в Москву в Зоологический сад, и сделал это не откладывая в долгий ящик.

Старики были очень довольны отъездом ненавистного жильца, а мальчики пришли с ним попрощаться и последний раз накормили его отборными лягушками и ящерицами. Коля долго расспрашивал меня, как устроен Зоологический сад и какие там есть звери. А Алеша сказал, что если отец возьмет его с собой в Москву, непременно попросит сводить его в сад посмотреть слона, а главное на Братишку, как он будет там сидеть в железной клетке.

Эти мечты, впрочем, не исполнились. Отец хоть и ездил действительно один раз в Москву, но Алешу с собой не взял.

Сарыча я подарил в Зоологический сад и он там был помещен в высокой, просторной клетке с сухим деревом посредине.

Он сидел на нем неподвижно по целым часам с задумчивым и хмурым видом. Когда кто-нибудь подходил к клетке слишком быстро, он сердито сдвигал брови и шевелил своими сильными пальцами с острыми кривыми когтями. Сторож говорил мне, что он был очень упрям и зол и что с ним трудно ладить.

Только во время еды он оживлялся и ел всегда с жадностью. Скоро он вырос совсем, сделался взрослой птицей с сильными крыльями, которыми он почти не мог пользоваться.

В начале октября он был очень беспокоен и все летал и бился в своей клетке. Инстинкт перелета рождал в нем желание лететь куда-то, но железная тюрьма держала его крепко. В это время он должен был сильно чувствовать всю тяжесть неволи.