Евгений Юнга - ОМЭ

за собой в толпу.

Шепотом, на ходу, моряки расспросили соседей.

Нет, не самоубийцу хоронили рабочие-нефтяники промысла «Борн», а своего товарища, убитого царскими опричниками за то, что говорил правду людям. Какую правду? О чем?.. А все об одном и том же: о проклятой подневольной, голодной жизни, черной, как этот город! О каторжной доле тартальщика, бурильщика да любого рабочего человека на промыслах, среди удушливых нефтяных паров, под палящим бакинским солнцем или под штормовым ветром, который не зря назван «бешеным нордом»... О грошовом заработке... О невыносимой жизни в бараках-казармах на грязных нарах в два этажа, а то и без всяких нар — прямо на земляном полу... О том, что рабочему-нефтянику негде ни помыться после работы, ни напиться вволю пресной воды, ни пообедать, ни раздобыть лекарство, ни вдохнуть чистого воздуха, ни полюбоваться зеленой травкой... О том, что не растет никакая трава у бараков и хибарок в промысловых поселках на пропитанной нефтью земле, зато растут парки вокруг дворцов богатеев, которым принадлежит все в Баку... Все заграбастали и прибрали к своим загребущим, липким от нефти, рабочего пота и крови рукам керосиновые и мазутные короли — Ротшильды, Нобели, Манташевы, Тагиевы, Багировы, Оппели, Шибаевы, Лианозовы, и с ними еще триста разноплеменных хищников, называемых миллионерами... Это они завладели землей и морем, источниками пресной воды и пароходами, чистым воздухом и самой жизнью рабочего человека... Да, и самой жизнью! Попробуй пикни против них, пристыди за неуемную жадность, потребуй копеечной прибавки, заикнись о правах — они дадут тебе права!.. Насмерть сапогами забьют в полиции, как забили вчера нашего Тучкина…

Будто прошелестело горячим дыханием возле моряков:

— Сегодня малость сквитаемся!..

Вместе со всеми кочегар и рулевой протиснулись в узкие ворота кладбища мимо городовых и пристава, зажавших толпу около входа. Буравящим взглядом пристав присматривался к тем, кого считал подозрительным, запоминал приметы...

Процессия остановилась в дальнем углу кладбища, обнесенного черной невысокой стеной, мокрой от дождя, вроде залитой слезами. Оба моряка протиснулись поближе к разверстой могиле, увидели уже открытый гроб на краю ее, обезображенное побоями, в черных подтеках, лицо убитого...

— Только суньтесь, фараоны! — пробормотал Трусов, сжимая огромные кулаки и оглядываясь на полицейских, расставленных за крестами могил. — Гады ползучие! До чего изуродовали человека!..

Он был готов к схватке в любую минуту.

Люди вокруг могилы вдруг расступились, и на скользкий бугор взобрался смуглый юноша с золотистыми зрачками, похожими на зарницы, сверкавшие сквозь дождь.

Кочегар изумленно воскликнул:

— Да это же Губанов, масленщик с «Порт-Петровска»!.. Верно, верно: Федя Губанов, мы с ним всю прошлую навигацию на одной вахте маялись, пока под расчет не попали. Толковый парень, но чудак — о рабочей власти мечтает...

Голос юноши взлетел над толпой и кладбищем:

— Почему царские прислужники убили товарища Тучкина? Потому что он открывал глаза людям, потому что мешал богачам-эксплуататорам творить произвол над рабочими, над нами, кто своим трудом создает все богатства, но сам не живет, а прозябает в нищете, не зная, что будет с ним завтра, не зная, сумеет ли завтра прокормить семью, дать кусок хлеба детям... Только напрасно царские псы-палачи думают, что запугают нас убийствами наших товарищей. Всех не убить, и придет час расплаты, непременно придет!.. Тучкин был моим учителем, и я клянусь перед вами, товарищи, клянусь продолжать его дело, наше рабочее дело, клянусь бороться, как боролся большевик Тучкин — до последнего дыхания!..

Пронзительный свисток запоздало прервал юношу.

— Речи запрещены! — крикнул пристав, выступая из-за оцепления городовых.

Толпа всколыхнулась.

— Говори еще, Федя! — решительно подбодрил кочегар.

Юноша оглянулся на голос, узнал Трусова, кивнул ему и, успокоив жестом толпу, сошел с бугра. Все, что надо было, он уже сказал.

Гроб накрыли крышкой, заколотили гвоздями, опустили в мокрую яму, засыпали песчаной землей. Небольшой пепельно-желтый холмик вырос над могилой у стены. И тотчас Губанов запел ломким голосом:

Вы жертвою пали в борьбе роковой

Любви беззаветной к народу!..

Свистки пристава и городовых тщетно пытались прервать и заглушить похоронный марш. И, хотя слова его знали тогда еще немногие, толпа вызывающе --">