Алексей Николаевич Толстой - Как ни в чем не бывало

Разбойника, сидевшего на семи дубах.

Веселые англичане вдребезги разбили веселых французов в битве под Кресси^[4], пронзая рыцарей сквозь латы вместе с конем.

Итак, Никита схватил это страшное оружие, выдернул из-за пояса отравленную стрелу, наложил на тетиву, откинулся, чтобы изо всей силы растянуть лук, и выстрелил в дикаря, подбиравшегося к самой лодке.

Отравленная в кухонном ведре стрела попала дикарю прямо в живот.

— Эх ты, леший! — крикнул дикарь и сейчас же повернул к берегу.

Митька в то же время пронзительно-нестерпимо завизжал…

Он один умел так визжать и не раз бывал за этот уховертный визг наказан.

Цыган бешено лаял, раскачивая лапами лодку.

Никита схватил вторую стрелу и, нацелившись в дикаря, который как раз собирался лезть в воду, — попал ему в незащищенное место, находящееся ниже спины.

— Ай, ай! — закричал несчастный дикарь.

Третья, четвертая и пятая стрелы полетели в кучу кривлявшихся на берегу диких чертей. Они завыли и под тучей стрел стали отступать.

Один из них, самый маленький и без штанов, лег на живот и заревел:

— Мааааама!

Лодку в это время отнесло течением от места битвы. Никита положил лук. Уши у него были все еще красные, как ломтики помидора.

Путешественники были спасены.

Нужно твердо помнить, что путешественники всегда от одной опасности переходят к другой. Нет ничего приятнее, как преодолевать опасность и смело плыть навстречу новым приключениям.

ПАРУС

Торопиться было некуда. Никита положил весла, и «Воробей» все плыл да плыл вниз по Ждановке мимо лесопильных заводов, заборов и рыбаков.

Рыбаки стояли кто на мосту, кто пристроился на сваях, кто уселся — носом в коленки — на траве.

Наденут червяка на крючок, поплюют, чтобы червяку было бодрее, закинут удочку и глядят на поплавок.

А ерш, или окунь, или плотва глядят на рыбака из-под воды. Вся хитрость рыбу удить в том — кто кого пересидит: рыбак рыбу или рыба рыбака.

Иной окунь глядит, глядит на червяка, — слюни текут, а схватить — опасно: попадешь на крючок. Но голод не тетка: «Авось как-нибудь сорвусь», — подумает окунь, цап! — и попался.

А иной ерш, старый, бывалый, самая хитрая рыба, — начнет рыбака мучить. Схватит губами червяка за хвост и дергает. Рыбак: на-ка, — думает, — клюнь еще, клюнь, голубчик, клюнь, сердешный…

А ерш, подлец, возьмет да и заведет крючок на дне речки за какой-нибудь старый башмак, или калошу, или дохлую кошку.

И вытаскивает рыбак, вместо рыбы, такую мокрую гадость, что все кругом покатываются от смеха.

Один Митя в лодке находил, что рыбу удить приятно. Никита и Цыган относились с презрением к этому занятию. Но Митя, как уже известно, любил посидеть спокойно, подумать не спеша, посопеть носом.

Он просил Никиту пристать к берегу, половить рыбу. В лодке произошел спор между путешественниками. Никита кричал морские проклятия:

— Ты, Митька, старый, гнилой кашалот^[5], замолчи, иначе я заткну тебе горло бутылкой от рома.

Митя уже выпячивал до последней возможности нижнюю губу. Но в это время подул ветерок, зарябил воду, и Никита стал налаживать парус.

Никита вставил в гнездо под передней скамейкой небольшую мачту. На верху мачты находилось колесико, — на морском языке оно называется шкив. Через шкив он перекинул веревку, — на морском языке она называется фал.

Помните раз и навсегда — в морском деле не было и не существует слово «веревка». На корабле есть ванты, есть фалы, есть шкоты, есть канаты якорные и причальные. Самая обыкновенная веревочка на корабле называется конец.

Но если вы в открытом море скажете «веревка» — вас молча выбросят за борт, как безнадежно сухопутного человека.

К фалу был привязан парус, сделанный из простыни и щеточной палки, — все же на морском языке такой парус называется марсель. А палка от половой щетки — рея.

Другой конец фала, называемый шкот, Никита держал в руке.

— Выбирай фалы, подымай марселя, ложись на правый галс, крепи шкоты! — закричал Никита морским, соленым голосом.

Парус поднялся. Ветер наполнил его. «Воробей» накренился и --">