Людмила Григорьевна Матвеева - Казаки-разбойники

близнецы. Любка ничего не имела против этих Адольфа и Михаила. Но Белка-то не хотела ходить в музыкальную школу. Вон она тащит свою папку, как будто там кирпичи. Вся гнётся и еле волочит ноги. Любка знает, она тоже так умеет волочить ноги, если не хочет куда-нибудь идти.

Любка нарочно спросила про Адольфа и Михаила при Белкиной маме, Ольге Борисовне. Белка поняла и засмеялась. А Ольга Борисовна выглянула из-за шкафа — она там гладила юбку — и сказала ласково, но твёрдо:

— Белочка учится музыке просто для себя. Это очень приятно — играть для себя.

Ольга Борисовна оба раза сделала нажим на словах «для себя». Любке стало даже обидно: разве она просит, чтобы Белка играла не для себя? Может быть, для неё? Да ей эту музыку и слушать тошно. Раз-и, два-и… Раз-и… Хочется нарочно запеть что-нибудь громкое и понятное. «Для себя» — если это нравится. А если не нравится? Любка ничего больше не сказала Ольге Борисовне.

Она гуляла одна по двору, а двор из синего стал уже тёмно-синим. Мама не возвращалась, а отец и всегда возвращается поздно. И никто не выходит гулять. «Можно Риту покричать, — подумала Любка, — она хоть и не лучшая подруга, всё равно веселее, чем одной. Можно поиграть в салочки или поговорить о чём-нибудь».

У Риты на втором этаже была открыта форточка, свет в окне был мутно-оранжевый, а в прямоугольнике форточки — ярко-оранжевый.

— Рита! — закричала Люба. — Ри-и-ита-а!

В форточку высунулась голова и повисли две косы.

— Выходи!

— Не выйду! — покачала косичками Рита. — Уроки делаю. А потом, знаешь, папа приехал.

И голова скрылась в оранжевой теплоте.

Отец у Риты проводник в поезде. Он неделями не бывает дома, а когда возвращается, любит, чтобы вся семья ужинала вместе и никто никуда не уходил. Даже Мила, старшая сестра Риты, меняется в больнице дежурством, чтобы в эти дни быть дома.

Люба слепила в ладони продолговатый снежный комочек, крепко сжала, потом раскрыла ладонь, посмотрела — как огурец с вмятинами от пальцев. Стала катать комок по снегу: может быть, получится снежная баба. Но снег был не липкий, в мороз снежную бабу не слепишь. Она подошла к Белкиному окну: вдруг Белка уже пришла с музыки и сидит дома. Ей не хотелось думать, что Белка не могла пройти по двору незамеченной, лучше было считать, что могла. И Люба постучала в окно. Толстая штора так плотно загораживала стекло, что не видно было, горит ли в комнате свет. Люба постучала по стеклу согнутым пальцем. Штора пошевелилась, выглянула Белкина мама.

— Любочка, это ты? — спросила она, близоруко щурясь в темноту. — Белочки нет. Белочка на музыку пошла. А потом, когда придёт, будет кушать, я как раз печёнку жарю… Хочешь, зайди к нам, подожди её, будете играть.

— Нет, — помотала головой Любка, — мама не велит в помещении. Мама сказала — быть на свежем воздухе. — Ей стало жалко совсем отказываться от приветливого приглашения Ольги Борисовны, и она добавила: — Я завтра зайду.

Ольга Борисовна покивала головой и закрыла штору.

Уж лучше бы Люба зашла к Белке. Тогда не случилась бы эта история.

Юйта Соин

Все во дворе, даже мальчишки, боялись Юрку Зорина. Даже взрослые считали его опасным.

— Испорченный мальчик, — говорила Любкина мама.

— Уголовный тип. Он, наверное, связан с бандой, — говорил управдом Мазникер, — я это заявляю официально. Да, официально.

Ольга Борисовна, отпуская Белку гулять, всегда кричала вслед:

— На мостовую не выбегай! Ноги не промочи! К Зорину не подходи!

Зорин был одной из опасностей улицы.

Любка тоже смертельно боялась Зорина. Был он тёмный, хмурый, ходил с ножом. Ни с кем во дворе не водился, но если шла игра, он придёт и станет играть, никого не спросит. И сразу всех возьмёт тоска и расхочется играть. Но сказать об этом страшно — лучше не злить Зорина. Любка один раз видела, как Зорин разозлился на дворника дядю Илью. Дядя Илья подметал тротуар в переулке, а Юрка катил ногой звонкую консервную банку; банка дребезжала, Юрка пинал её, как маленький, и бежал за ней. Была весна. Дядя Илья махнул метлой и смёл банку в водосточную канаву. Ого! У Зорина глаза сделались красные, он сжал кулаки, заревел: «Убью!» — и пошёл на дядю Илью. Даже дядя Илья попятился. А Любка зашла за выступ дома и только один глаз высунула. А вдруг Зорин увидит её, ему же в ярости всё равно кого убить! Неизвестно, чем бы всё кончилось, но вышел из парадного Юркин отец, густобровый седой старик --">