Владимир Георгиевич Машков - Наследный принц Андрюша

старик, но круглый, толстый, пыхтящий, как самовар, и беспрерывно смахивающий со лба пот. А замыкала шествие Анюта. От нее, как от той мышки из сказки, я думаю, и было больше всего пользы. Ну и Андрюша, естественно, рулил.

С горем пополам мы прикатили машину во двор, поставили ее в гараж и поднялись к нам. Дома были и Настя, и Света. Ну, само собой, начались объятия, расспросы, появились слезы…

А я неожиданно почувствовал, что медленно оседаю на пол. Благо, что поблизости оказалось кресло, и я приземлился в него. Надо мной склонилась испуганная Настя. А Света дала мне таблетки.

— Я просто устал,— запив водой таблетки, попытался я успокоить домашних.— Полежу немного, и все пройдет.

Света пощупала пульс и, кажется, согласилась с моим диагнозом.

Мне помогли подняться. Поддерживаемый Матвеем и Андрюшей, я прошел в спальню и лег на дивам. Настя укрыла меня пледом.

— Может, вызвать врача? — В глазах у Насти была тревога.

— Зачем? Света — врач да и я врач.— Я улыбнулся ей, мол, нечего беспокоиться.

Я ждал, что Матвей по привычке пройдется насчет того, что я не настоящий, а детский врач, но мой старый друг сейчас не расположен был шутить.

Все стали расходиться.

— Андрюша, останься,— сказал я, а когда все покинули спальню, попросил: — Принеси мне ручку и пару листиков бумаги…

Андрюша пристально посмотрел на меня, но, привыкший не задавать лишних вопросов, вскоре принес все, что я просил.

— Я решил составить завещание,— глядя ему в глаза, твердо произнес я.— По-моему, время для этого наступило…

В глазах у Андрюши мелькнуло торжество. Или мне показалось? А впрочем зачем ему скрывать свои чувства? Да, Андрюша добился своего. С первого дня он мне все уши прожужжал о завещании, и вот, наконец, я прошу перо и бумагу. А может, всю эту нервотрепку он и затеял с единственной целью, чтобы довести меня до такого состояния, когда человеку ничего не остается, как только писать завещание? Нет, подобный чудовищный замысел не мог возникнуть в голове ребенка.

Все дело в том, что я просто разучился читать по лицам. Общение с нехорошими людьми (я имею в виду Бледнолицего и Хриплого) до добра не доводит.

Внимательней приглядевшись, я увидел в глазах Андрюши вовсе не торжество, а тревогу. Он беспокоился за меня, волновался, переживал…

— Все в порядке,— сказал я.— Иди.

Андрюша почтительно склонил голову и, не произнеся ни слова, попятился к выходу.

Я остаюсь один. Андрюша плотно накрыл на собой дверь, и ко мне не долетают ни шумы, ни разговоры. Я могу сосредоточиться… И тут выясняется, что я не знаю, как составить завещание… Никогда прежде не писал. Ну что ж, попробую, надо же когда-нибудь начинать… Как там? Находясь в твердом уме и здравой памяти… Нет, не так… Находясь и здравом уме и твердой памяти…

Я ЗАВЕЩАЮ…

Находясь в здравом уме и твердой памяти, я завещаю своему внуку Андрюше все звезды, которые есть на небе, все грибы и ягоды, которые водятся в наших лесах, все восходы и закаты… Я завещаю ему летние дни, когда страшно хочется искупаться и пробежаться по зеленой траве… Завещаю морозную зиму, когда снег радостно скрипит под ногами, а дым идет столбом… Завещаю осень, когда ветки в саду ломятся от яблок… Завещаю весну, когда все пробуждается к жизни…

Художник Е.А. Ларченко.

--">