Михаил Павлович Коршунов - Синяя песня

которого на резиновых колесах катилась бочка с водой.

Дороги на стрелке нет. Ровный, слежавшийся ракушечник и крепкие, затвердевшие пески. Можно ездить вдоль и поперек.

Георгий при виде Капы тотчас повернул к ней.

— Здравствуй, Георгий! — кричит Капа и размахивает гребешком.

— Здравствуй, скворчонок! — высовывается сбоку из машины Георгий и машет восьмиугольной кепкой.

Кепка эта знаменитая.

У маленького автомобиля давно уже отломались «дворники». И в дождь Георгий на ходу протирает кепкой стекло. Несколько раз восьмиугольную кепку пытались съесть козлы, когда Георгий забывал ее в машине. А за подкладкой кепки хранилась наждачная пилка, чтобы зачищать пригорающие в моторе контакты.

Капа забирается в автомобиль вперед, к Георгию.

— Ну, как старик? — спрашивает Георгий. — Табак не кончился?

— Кончился. Сердитый.

— Повеселеет.

И Георгий кивнул на заднее сиденье, где лежал перевязанный шпагатом листовой табак. Внизу у сиденья стоял короб с углем для мангала.

— А тебе Марик не повстречался?

— Нет. Спит, наверное.

— А Пухляш?

— Тоже нет. Зато Разбой повстречался. Сюда идет.

Капа засмеялась. Разбой — самый отчаянный козел на стрелке. Это он хотел съесть восьмиугольную кепку вместе с наждачной пилкой.

Дед Ермак не любит Разбоя. Считает, что от него больше всего беспорядков и что другие козлы тянутся за ним и во всем подражают.

Отгоняя Разбоя от опытной соли и глядя на его черные с косинкой зрачки и повыдерганную бороду, дед Ермак качает головой: «Сотворил бог — и заплакал».

Георгий и Капа едут к дому. Слышно, как в бочке плещется вода.

Дом виден издали. Крытая оцинкованным железом крыша остро сверкает. Вдоль стен висит, вялится на солнце рыба: недавний улов деда Ермака.

Возле порога дымит мангал. На нем вместо чайника уже стоит чугунок: дед варит бычков с луком и стручковым перцем.

Георгий въезжает под навес, отцепляет полную бочку и подкатывает для прицепа пустую. Капа вытаскивает короб с углем.

На пороге появляется дед Ермак в рубахе навыпуск, простроченной понизу красной ниткой.

— Приехал, значит, — говорит дед. — Ну, иди в дом, бычками с перцем угощать буду. Рыба к нам подходить начала.

Георгий протянул деду табачные листья. Дед повертел их, отломил кусочек, растер в пальцах, понюхал и одобрительно хмыкнул:

— Годится… А ты, — обернулся он к внучке, — воду из старого бочонка в рукомойник выпусти.

— Выпущу.

— И за бычками пригляди, чтоб не перекипели.

— Пригляжу.

— Крышку попусту не поднимай — навар ослабнет.

— Да что я, не знаю! — рассердилась Капа.

Дед всегда давал указания по хозяйству. А когда кончался табак и холодная трубка валялась на лавке, он указывал особенно усердно. И, если внучка не слушалась, обижался и говорил: «Невеличка ты, Капитолина: растолочь в ступке — и на понюшку табаку не хватит, а чистой вредности сплошные проценты».

Георгий и дед Ермак вошли в дом.

Капа выпустила из старой бочки, которую Георгий увезет с собой, остатки воды в ведро. Наполнила рукомойник, потом прошла в степь, где у камня Петушиная Шпора стояла поилка для голубей, и налила в нее воды.

Вокруг поилки сидели угрюмые жуки и пауки-сенокосцы на высоких соломенных ногах. Они тоже пришли пить воду.

Покончив со старым бочонком, Капа подняла крышку чугуна. Бычки с перцем были готовы. Капа ухватила тряпкой чугун и внесла в дом.

Дед тонко заточенным ножом резал на дощечке табачные листья.

Георгий подмигнул Капе в сторону деда. Капа улыбнулась и в ответ тоже подмигнула.

— Над стариком смешки выстраиваете…

Поднял голову дед Ермак, нашел под рукой трубку и набил ее табаком.

Капа сбегала и принесла в щипцах уголек из мангала.

Дед положил уголек в трубку. Трубка вздохнула и ожила.

2

Бычки со стручковым перцем оказались под силу одному деду Ермаку.

Георгий откладывал ложку, кашлял и вытирал рукавом глаза. Капа крепилась, но потом тоже начала кашлять и смахивать слезы.

— Прошибает, злоязычники! — подшучивал дед Ермак. — Хилое вы племя, на ратный подвиг неспособное.

— Нет, способное, — ответила Капа, все еще со слезами на ресницах. — Только без ваших стручков и бычков!

— В прежние года, — важно поднял ложку дед, — когда я служил в пушкарях в Шестом Яртаульском семисотенном гвардейском…

Тут во дворе хрипло, как треснутый кувшин, заблеял Разбой.

— Вражья сила! — Дед бросил ложку. — Припожаловал! Сейчас учинит --">