Алексей Венедиктович Кожевников - Парень с большим именем

ложился на грязный полусгнивший пол. По углам была серая тьма, мокрая, как туман, и вонючая.

На деревянной кровати среди грязного тряпья лежала мать с открытыми красными глазами.

«Не спит, опять ревела», — подумал Яшка.

Рядом с матерью сидел трехлетний Ганька, сучил ногами и кричал, закинув назад взъерошенную голову. Он просил есть. Но есть было нечего.

Мать начала уговаривать Ганьку не кричать попусту, подождать немного, но Ганька не унимался. Тогда мать нахлопала его по спине и вытолкнула с кровати. Ганька обозлился и начал кидать на пол миски, дрова, ногой ударил ведро с водой. Оно опрокинулось, и вода залила весь пол.

Мать заплакала в голос, схватила Ганьку за волосы и долго тискала, потом шмякнула крикуна снова на кровать.

— Сдохни ты, окаянный! — крикнула она ему.

Ганька долго и дико выл. За печкой под лестницей забеспокоился пес Черныш и начал подвывать.

— Яшка, успокой Черныша! — велела мать.

Парень нашел Черныша и ударил ногой в голодный бок. Черныш взвыл, заскреб лапами пол, но скоро успокоился. Он понял, что ему попало за вой.

С того момента Яшка не мог заснуть, и первый же утренний крик: «Старье биром! Биром старье, биром!..» — поднял его на ноги. Черныш тоже встал. Оба они вышли из подвала на двор и улицу. Пол и дверь легким скрипом отозвались на их уход, но мать не стала удерживать Яшку. Уже несколько недель Яшка каждый день уходит с Чернышом из дому.

Это было в городе Казани. Шел тысяча девятьсот восемнадцатый год. Перед тем страна четыре года вела тяжелую войну с Германией, и начиналась новая война — гражданская.

Хозяйство было сильно разрушено. Свергнутые Октябрьской революцией богачи закрыли свои заводы и фабрики, а Советская власть еще не успела наладить их заново.

Отец Яшки, рабочий кожевенного завода, был убит белогвардейцами во время Октябрьского переворота. Мать, тоже работницу, уволили по случаю закрытия фабрики. Семья жила на паек для безработных: ломтик хлеба, кусочек выбоя^[1]и немного сушеных овощей. На Черныша паек не давали.

В те дни, когда мать работала на фабрике, Яшка сидел дома и нянчил Ганьку; теперь же мать сама постоянно дома, и Яшке сидеть незачем. Ходят Яшка и Черныш по городу, питают себя.

Шли берегом вонючего ручья Булак. Черныш обнюхивал землю и теплую воду, которая текла из бань и пахла чем-то съедобным. Впереди них шел старьевщик Махамаджан с мешком за спиной. Он в своих мягких туфлях неслышно подходил к домам и окнам и начинал звонко кричать:

— Старье биро-ом!

Крик Махамаджана был очень похож на крик муэдзина с мечети, которая стояла недалеко от Яшкиного подвала.

Раньше, когда был жив отец и мать работала на фабрике, Яшка ненавидел старьевщика. Тот неизменно каждый день с солнечным восходом будил его. Потом, когда они осиротели и начали продавать барахло, крик Махамаджана сделался приятен для Яшки. Парень ждал его, прислушивался и даже видал во сне, а заслышав, бежал на улицу и кричал:

— Махамаджан, зайди!

Приходил высокий, прямой старьевщик, садился на скамью и промеж ног ставил свой мешок.

Мать приносила отцовские пиджаки, брюки, свои кацавейки и складывала к ногам Махамаджана.

Татарин брал вещи по одной, пялил на свет, чмокал, качал бритой седеющей головой и называл цену.

Мать обыкновенно всплескивала руками и говорила:

— Грабишь, Махамаджан, грабишь!

— Больше дать нельзя, — ласково улыбался желтым лицом старьевщик. — Товар много, покупатель мало. Сам Махамаджан не знает, куда будет продавать.

Мать забирала вещи, чтобы унести, но Махамаджан говорил:

— Постой, еще раз мал-мало будем глядеть, — и вновь начинал разглядывать вещи на свет. Разглядев, он прибавлял пятачок-два, мать упиралась и обвиняла Махамаджана в дневном грабеже. Татарин не обижался, сидел улыбался и помаленьку набавлял цену.

В такие моменты голодный Яшка сидел как зачарованный: он знал, что рано или поздно, но вещи утонут в мешке Махамаджана, а взамен их появится хлеб, может, и мясо. Парень досадовал только на одно, что старьевщик сразу не дает полную цену, но, слушая, как он накидывает пятачки, Яшка убеждался, что хлеб рано или поздно, но будет, и прощал Махамаджану его скупость и медлительность.

Яшке памятны эти посещения Махамаджана, воспоминания о них и по сей день вызывают у парня обильную и сладкую слюну.

Собака и мальчик шли очарованные выкриками старьевщика, которые были --">