Борис Викторович Шергин - Ваня Датский

Ваня подошёл, купил. Потом в трактире чай пьёт, из окна глядит на маму. И жалко ему: постарела мама, рученьки худые… Упасть бы в ноги! Может быть, и простила, и отпустила… Нет, боязно.

Неделю корабль в порту находился, каждодневно сын у матери булочки покупал, а не признался. В последний день только перед отходом сунул ей в короб всё, сколько было, — пятьдесят рублей — и ушёл в Данию.

Аграфена стала вечером выручку считать — пятьдесят рублей лишних!

Все торговки подивились:

— Что же это, Аграфена! Прошлый год ты у себя в булках двадцать пять рублей нашла, а сейчас пятьдесят. Что это нам никто не обронит, а тебе в другой раз! Уж не сын ли помогает?

Аграфена руками всплеснула:

— А и верно, сын! Больше некому! — И заплакала. — дитятко моё рожённое, почто же ты не признался!.. Теперь каждому буду, кто из-за моря придёт в руки смотреть.

Снова год минул. Кричит за морем гагара, велит Иванушке на Русь идти, мамку глядеть.

Плачет жена:

— Ох, муженёк! Я не держу тебя, только знай: не так я беспокоилась, когда ты на полгода в Америку уходил, как страшусь теперь, когда ты плывёшь одним глазом на мать взглянуть.

Дует весёлый ветер, свистят в снастях Иванова корабля.

Всплывают русские берега… Вот и Архангельск-город.

Сгремели якоря, опустились паруса.

На горе стоят, как век стояли, башни Гостиного двора. Под горой сидит, как век сидела, булочница Аграфена. Теперь-то она зорко глядит в руки приезжим морякам: не сунет ли кто ей денег в булки.

Иванушко тоже своё дело правит: у мамы булку купит, в трактире чай пьёт, на маму глядит.

И в последний раз как булку купил, суёт матери в корзину всё, сколько есть, — сто рублей. А старуха в кошельке роется, будто сдачу ищет, а сама глаз от рук покупателя не отводит.

Как он те деньги пихнул, она, даром что старая была, за руки его схватила и впервой, наверное, тихонько так сказала:

— Ваня, Ваня, Иванушко! Сынок мой!

А бабы кругом — женский глаз зоркий, бабье ухо чуткое — увидели-услыхали, заголосили на весь берег.

Ване бы не бежать, а он побежал.

Да куда там! От себя не убежишь. Остановился тут же. Молчит. На бабий крик пристав появился.

— Что случилось? Грабят кого?

Аграфена тихонько говорит приставу:

— Что ты, не грабитель это, а мой сын. Он мне сто рублей подарил. Он двадцать три года терялся. А я двадцать три года ждала. Веришь ли — сын вернулся!

А Ваня молчит. Как бумага белый: не понимант ещё — простит его мать или нет, что он её ослушался, в слезах одну на годы оставил.

И все замолчали.

А по рынку, по пристаням весть полетела, что Аграфена сына нашла. А она ждёт и смотрит, смотрит и ждёт.

Тогда Ваня пал матери в ноги:

— Маменька, я твой сын! Прости, не губи меня! Без тебя не живу и с тобой остаться не могу: у меня в Дании жена и трое сыновей. Вот тебе все мои деньги — пятьсот рублей. Возьми, только отпусти!

Аграфена слезами залилась:

— Мне не деньги — мне сын дорог. Я без сына двадцать три года жила. Я о сыне двадцать три года плакала…

Заплакал и Ваня:

— Мама, пожалей своих внучат! Пропадут они без отца…

Заревели в голос и торговки:

— Аграфена Ивановна, отпусти ты его!

Аграфена говорит:

— Ладно, Ваня, я прощаю и отпускаю тебя. Только дай ты мне слово, что на будущий год сам приедешь и старшего внука мне на погляденье привезёшь.

Ваня слово своё сдержал. Привёз на другой год старшего сына. Аграфена внука зимовать оставила:

— Я внучонка русской речи, русскому обычаю научу.

Не стал Ваня с матерью спорить. Исполнил волю её: уехал в Данию один.

Пожил мальчик у бабушки год и уезжать не захотел.

А тут Ваня привёз среднего сына.

И этот остался у бабки, не пожелал лететь из тёплого русского гнёздышка.

Тогда приехала жена Ванина с младшим сыном. И полюбилась кроткой датчанке мужнева мать.

— Ваня, Ваня, — сказала, останемся тут! Здесь такие добрые люди.

Аграфена веселится: