Михаил Юрьевич Лермонтов - Хаджи Абрек. Беглец

ты спас.
Мы отдохнем в краю родном;
Твою уздечку еще боле
Обвешу русским серебром;
И будешь ты в зеленом поле.
Давно ль, давно ль ты изменился,
Скажи, товарищ дорогой?
Что рано пеною покрылся?
Что тяжко дышишь подо мной?
Вот месяц выйдет из тумана,
Верхи дерев осеребрит,
И нам откроется поляна,
Где наш аул во мраке спит;

Заблещут,

издали мелькая,
Огни джематских пастухов,
И различим мы, подъезжая,
18

Глухое ржанье табунов;
И кони вкруг тебя столпятся...
Но стоит мне лишь приподняться,
Они в испуге захрапят
И все шарахнутся назад:
Они почуют издалека,
Что мы с тобою дети рока!..»

Долины

ночь

еще

—

объемлет,

Аул Джемат спокойно дремлет;
Один старик

лишь в нем не спит.

Один, как памятник могильной,
Недвижим, близ дороги пыльной
На сером камне он сидит.
Его глаза на путь далекой

Устремлены

с

тоской

глубокой.

«Кто этот всадник? Бережливо
Съезжает он с горы крутой;
Его товарищ долгогривой
Поник усталой головой.
В руке, под буркою дорожной,
Он что-то держит осторожно
И бережет, как свет очей».
И думает старик согбенный:
«Подарок, верно, драгоценный
От милой дочери моей!»
Уж всадник близок; под горою
Коня он вдруг остановил;
Потом дрожащею рукою
Он бурку темную открыл;
Открыл,
и дар его кровавый
Скатился тихо на траву.
—

19

Несчастный видит
боже правый!
Своей Лейлы голову!..
И он, в безумном восхищенье,
К своим устам ее прижал,
Как будто ей передавал
Свое последнее мученье.
Всю жизнь свою в единый стон,
В одно лобзанье вылил он.
—

Довольно

люди

—

печали

и

В нем сердце бедное терзали!
Как нить, истлевшая давно,
Разорвалося вдруг оно,
И неподвижные морщины

Покрылись бледностью кончины.
Душа так быстро отлетела,
Что мысль, которой до конца
Он жил, черты его лица
Совсем оставить не успела.

Молчанье

Хаджи ему

Взглянул
И быстро

на
в

мрачное

не

храня,

подивился:

шашку, на коня
горы удалился.

Промчался

год. В

Два трупа смрадные,

Блуждая, путники

глухой
в

—

теснине

пыли,

нашли

И схоронили на вершине.
Облиты кровью были оба,
И ярко начертала злоба

Проклятие

на

их

челе.

Обнявшись крепко, на земле
Они лежали, костенея,
Два друга с виду,
два злодея!
—

—

20

Потом дрожащею рукою
Он бурку темную открыл...

Быть может, то одна мечта,
Но бедным странникам казалось,
Что их лицо порой менялось,
Что всё грозили их уста.
—

Одежда

их

была богата,

Башлык их шапки покрывал:
В одном узнали Бей-Булата,
Никто другого не узнал.

БЕГЛЕЦ
Торекая легенда

1 арун бежал быстрее лани,
Быстрей, чем заяц от орла;
Бежал он в страхе с поля брани,
Где кровь черкесская текла;
Отец и два родные брата
За честь и вольность там легли;
И под пятой у супостата
Лежат их головы в пыли.
Их кровь течет и просит мщенья,
Гарун забыл свой долг -и стыд;
Он растерял в пылу сраженья
Винтовку, шашку
и бежит!
—

И скрылся день; клубясь, туманы

Одели

темные поляны
23

Широкой белой пеленой;
Пахнуло холодом с востока,
И над пустынею пророка
Встал тихо месяц золотой!..

Усталый,
С лица

жаждою

томимый,

стирая

кровь и пот,
Гарун меж скал аул родимый
При лунном свете узнает;

Подкрался он, никем незримый...
Кругом молчанье и покой,
С кровавой битвы невредимый
Лишь

он

один

пришел домой;

И к сакле он спешит знакомой,
Там блещет свет, хрзяин дома;

Скрепясь душой, как только
Гарун ступил через порог;

мог,

Селима звал он прежде другом,
Селим пришельца не узнал;
На ложе, мучимый недугом,
Один,
он, молча,
умирал...
«...Велик Аллах! от злой отравы
Он светлым ангелам своим
Велел беречь тебя для славы!»
«Что нового?»
спросил Селим,
Подняв слабеющие вежды,
И взор блеснул огнем надежды!..
И он привстал, и кровь бойца
Вновь разыгралась в час конца.
«Два дня мы билися в теснине;
—

—

—

—

Отец мой
И скрылся

пал
я

и

братья

с

ним;

один в пустыне,
л

Гарун меж скал аул родимый
При лунном свете узнает...

Как зверь, преследуем, гоним,
С окровавленными ногами
От острых камней и --">