Сергей Павлович Бакшеев - Парализатор

скептически кривит рот. Он не верит, что я стану гроссмейстером. У него другой план — работать не мозгами, а мягким местом.

Наша игра идет полтора часа. Каждый сделал по сорок ходов, я, как будущий профессионал, записываю партию. Бардин милостиво предлагает ничью, я отказываюсь и слышу дружный вздох изумления. Бардин тоже недоумевает, посматривает на свою тетушку. Но мне не нужна ничья. Я хочу доказать Киселю, что я не кукла с дырками!

Еще пара осторожных ходов. И вот Бардин ставит ладью под моего коня. Во дела! Что это: хитроумная жертва мастера или мальчишка устал и сделал ошибку? Я лихорадочно перебираю возможные варианты. И так и так хорошо. Где подвох? Часы тикают необычайно громко, а сердце вообще колотится молотком под горлом. Я поднимаю коня и потными пальцами снимаю с доски ладью соперника. Слежу за Бардиным. У него дергается глаз, лицо бледнеет. Через два хода он останавливает часы и, глядя в пол, жмет мне руку.

Ура!!! Я победил! Я выиграл у мастера спорта!

Гул удивления наполняет комнату. Среди возбужденных лиц я ищу самое желанное.

Как же так, ее нет!

Марина Андреева по кличке Марго не видит моего триумфа. Самая клёвая девчонка не интересуется шахматами. Я сделал такое, а ей фиолетово! Она ушла, не дожидаясь окончания партии.

Горечь обиды возвращает меня к реальности. На что я рассчитывал? Кто я, а кто она! Я беспомощный инвалид-колясочник, а у нее только правой руки нет. У нас даже кликухи разного уровня. Солома и Марго — чувствуете разницу? А какая у нее фигурка. А глазищи! Вы бы видели, как плавятся под ресницами ее серые льдинки, когда она мечтает.

Валентина Николаевна привычно подавляет шум голосов:

— За эту победу Соломатин награждается поездкой в Москву. Поздравляю!

Ох, ни фига себе!

Валентина Николаевна вручает мне особую открытку с печатью и подписью директрисы. На ней изображен собор Василия Блаженного и Красная площадь. Обладатели таких открыток через месяц поедут на экскурсию в Москву в специальном автобусе для инвалидов. Там всего двенадцать мест, которые достанутся лучшим из лучших. Я буду в Москве!

— А сейчас состоится чаепитие! Перемещаемся в столовую. Колясочников пропускаем вперед.

Когда-то Валентина Николаевна пришла работать в интернат физиотерапевтом, а потом стала еще и воспитателем. Здесь многие крутятся на двух ставках. Она помогает мне выбраться и направляет коляску по коридору. В столовой нас ждут сдобные печенья, которые крошатся и оставляют масляные следы на пальцах. Мне достаются целых три, остальным по два, но ребята не ропщут, все-таки я победитель.

Я запиваю сладкое лакомство теплым чаем и вдруг…

Голос у Валентины Николаевны командирский. Его слышишь, даже когда она говорит шепотом на ушко своему племяннику.

— Спасибо, Данька. Для тебя это ничего не значит, а у калеки, глянь, какая радость.

Тринадцатилетний мастер спорта бурчит:

— Я мог победить еще на двадцать втором ходу.

Его слова, как удар под дых. С минуту мир кружится перед глазами темными пятнами. Я разворачиваю листок, читаю партию. Так и есть, на двадцать втором ходу вместо убийственной вилки конем Бардин двинул пешку. Грудь сжимается от обиды. Печенье застревает в горле. Я кашляю, выплевываю крошки и сжимаю веки. Бесполезно. Слезы просачиваются из-под ресниц. Я дергаю обода колес, и давлюсь искусственным кашлем. Все уверены, что я подавился из-за жадности.

У калеки, глянь, какая радость.

Да пошли все к черту! Скорее отсюда, пока не разревелся как обиженная девчонка. Я почти мужчина, мне уже шестнадцать, в этом возрасте плакать не полагается! В шестнадцать многие совершали подвиги, устанавливали рекорды, ходили в бой.

Ходили… Когда вы слышите, как по коридору шаркают тапочки, у вас какая реакция? У меня жутко чешутся ноги ниже колен. И выступают слезы. Чешутся — это хорошо, а слезы… Тоже неплохо, реже в туалет с коляской тыркаться.

Колеса скатываются с шершавого асфальта в траву. Я прячусь в укромном месте — в кустах за помойкой. Сейчас знойное лето, но ржавые баки не пахнут. В них практически нет пищевых отходов, интернатские глотки, как желторотые птенцы, глотают всё подряд. Я растираю слезы, перемешанные с соплями, и беззвучно реву. На что я рассчитывал? Гроссмейстер, победы на турнирах. Как же! Крамник в шестнадцать уже был гроссмейстером, а у меня нет даже разряда. Тринадцатилетний мальчишка мне проиграл из-за жалости. Всегда будут тысячи --">