Хьюго Гонсалес - Шарав

ответил Моххамад. Но по брошенному на нее взгляду, полному собачьей преданности, профессионалка Айгуль сразу поняла, что повторения не потребуется, во всяком случае, в агитационных целях. Чтобы сразу пресечь всякие непонятки, она сказала:

"Да забей, не переживай ты так. Все друг друга в какой то мере используют, главное, чтобы это было гармонично. Вот и ты меня сейчас немножко использовал, так ведь это ещё не всё. Там, у аль-Зейба осталось моё прекрасное тело, в котором есть два не менее прекрасных отверстия, которыми ты тоже сможешь воспользоваться, если поможешь, конечно. Такого в той жизни, что ты себе было наметил с этими бородатыми обезьянами, у тебя бы никогда не случилось, поверь, просто не тот уровень. И потом, не обижайся, ты ещё птенец, слишком юн и глуп, чтобы самому выпутаться из того гавна, в которое сам и вляпался. Так. Пушка у тебя есть?"

Посторгазменный герой достал трясущимися руками из кармана сильно потертый "Макаров" 58-го года выпуска, спизженный когда-то из разграбленной воинской части, находившейся на территории суверенного ныне Узбекистана.

"Да, бля... Не Desert Eagle, но сойдёт на первое время. Ладно, надо разработать план".

"Слушай, ну ты мне хоть объясни, как ты сюда попала? Почему тело отдельно, голова отдельно? Почему ты при таком раскладе жива и почему так чисто говоришь по-русски?"

"Блядь, сколько сразу вопросов! Ну да ладно, между компаньонами не должно быть секретов".

Глава 2. Рассказ Айгуль.

Родилась я в за пять лет до наступления нового века в когда-то очень интеллигентной и богатой семье. Мой отец был успешным дипломатом, а мать из рода великого шейха. Отец её очень любил, и она была его единственной женой. Тем паче, частые длительные командировки за границу в европейские страны, как-то и не подразумевали арабской аутентичности, белых верблюдов вместо мерседесов и гарема в никабах, вместо одной нормальной жены. В общем, до "Арабской весны" всё было отлично. Потом, после 1979 года, я этого понятно, помнить не могу, мать рассказывала, начался тотальный пиздец на всём Ближнем Востоке. По сути, из развитых стран с собственной промышленностью, вековыми традициями и цивилизованными устоями, наша родина неуклонное возвращалась к родоплеменному строю, звериной жестокости и живодёрству в буквальном смысле этого слова.

Весь мир реально охуел, а уж как охуели мы, не отравленные дебильной исламской пропагандой жители этих стран! Даже америкосы со своей мощнейшей военной машиной сразу туда не полезли, положив хуй на дипломатические достижения и экономические договоренности. Одному только старому маразматику Лёне Брежневу, плохо врубившемуся в ситуацию, пришло в голову отстаивать свои интересы в том регионе. Стало лучше? Нет, расхуярили весь Афганистан, отбросив его еще дальше в глубь веков, а моджахеды, напротив, воссоединились, убедившись в правильности занятой позиции.

Отца я помню хорошо, особенно его руки и очень грустные глаза. Я была ещё маленькой, но родители обычно закрывались в спальне и тихо говорили, но так, чтобы я не слышала. Мать часто плакала и выходила из спальни с мокрым от слёз лицом. На улице без паранджи женщине появляться было нельзя, не было и работы. Трудился и получал какие-то копейки лишь мой отец. Министерство Иностранных Дел упразднили, как и дипломатический корпус, поскольку единственными иностранными делами, осуществляемыми за пределами "Исламского государства" остались лишь самоподрывы шахидов в людных местах: на площадях во время праздников, в метро в час пик, на вокзалах и аэропортах, там, где можно убить и покалечить максимальное количество неверных.

Народ, в основном, быстро оскотинился - кое-где перестало работать водоснабжение и канализация, так что нечистоты из окон выплескивали прямо на улицу, поэтому в бедных окраинных кварталах стало просто не продохнуть. А ведь именно там мы и жили, в маленькой квартирке, большой двухэтажный дом в центре города, принадлежавший когда-то нашей семье, занял штаб движения Талибан.

Потом пропал отец. Мать совсем посерела и перестала улыбаться, только куда-то надолго уходила. Однажды, вернувшись вечером, она упала прямо у порога и долго рыдала. Мне было двенадцать лет, но я все таки попыталась успокоить мать и выяснить, что случилось. Оказывается, в секретной полиции талибана кто-кто решил, что мой отец, работавший

--">