Николае Штефэнеску - Загадка архива

располагаем, — заметила Ана.

— Да… кое-какими, но не более того, — отозвался Эмиль.

— Короче говоря: за девять дней мы должны поймать убийцу, — подытожила Ана.

— Короче говоря — да! — улыбнулся Эмиль.

Он снял очки и протёр стёкла. Без очков он почти ничего не видел. Все предметы казались ему движущимися тенями. Кстати, из-за своей близорукости он очень редко привлекался к оперативным действиям. Но начальство, ценя его выдающуюся наблюдательность и, в то же время, способность к анализу и обобщениям, держало его в управлении, чтобы использовать в требующей особой тщательности работе по повторному расследованию старых, не решённых в своё время дел. Начальник Эмиля, полковник Оровяну, постарался убедить его в том, что это работа исследователя, своеобразного археолога времени. Эмиль приступил к работе без особой убеждённости, но после успешного разрешения «дела Оленя» его авторитет возрос. Он и сам стал связывать большие надежды с созданным специально для повторных расследований новым отделом. Сначала он был в нём и начальником и подчинённым. Теперь положение изменилось. У Эмиля была помощница, что-то вроде собственного Ватсона.

Капитан надел очки, и предметы вновь обрели свои привычные очертания.

Ана открыла папку, едва прикасаясь к ней, чтобы не испачкаться.

— Ты это читал, знаешь, что там такое? — спросила она.

— Да! — ответил Эмиль. — Читал. Но само дело я знаю уже давно. Когда я готовил свою дипломную работу, мне пришлось полистать газеты того времени. Случай довольно странный, в своё время он вызвал в печати большой шум.

— Дина Коман, — прочла Ана.

— Её настоящее имя, — пояснил Эмиль, вновь садясь на свой стул.

— Это и есть жертва? — спросила Ана, вынимая из папки фотографию и внимательно разглядывая её.

Дина Коман была красивой, даже очень красивой женщиной. Пышные золотистые волосы, тело, которое можно назвать «прекрасным», и большие бархатистые глаза, оттенённые чёрными ресницами, сразу же завоёвывали публику. В папке было много фотографий, представляющих танцовщицу в разных позах: в открытом платье с блёстками, почти полностью обнажавшем вовремя танца сияющее бело-мраморное тело, в платье с пышной юбкой, из-под которой едва выглядывал кончик серебристой туфельки, или в обтягивающем костюме, подчёркивавшем её формы, когда во время танца она оказывалась в объятиях партнёра. Затем следовало несколько рабочих фотографий: Дина Коман, она же Белла Кони, на полу в своей квартире, мёртвая. Ещё одна фотография — в морге, и ещё одна — тело танцовщицы, покрытое белой простынёй. Простыня полностью скрывала тело, и вы не улавливали ничего из его былой красоты: с тем же успехом это могло быть тело уродливой старой женщины, что вызывало у вас размышления о тщете жизни и смерти. Ещё больше к подобным размышлениям располагала загадочная улыбка танцовщицы, которую запечатлел фотограф-профессионал и которую уловил, кажется, и фотограф-криминалист на окаменевшем лице мёртвой.

Другая фотография знакомила с квартирой танцовщицы: барский особняк и двор, окружённый железной решёткой; комната, в которой была найдена убитая, и детали этой комнаты, среди которых — столик с двумя кофейными чашечками. То, что фотограф-криминалист с таким вниманием остановился на этом столике и так тщательно запечатлел его для вечности, показывало, что две чашечки должны были сыграть важную роль в разрешении этой загадки.

В папке были также фотографии, зафиксировавшие отпечатки пальцев, некоторые из принадлежавших жертве вещей и наконец — предмет, который положил конец её жизни, — «Кольт 32». Затем следовали протоколы, заключение судебно-медицинской экспертизы, показания свидетелей, заключение следователя и т. п.

— Красивая женщина! — сказала Ана, закрывая папку. Потом вынула из сумочки маленький белый платочек и тщательно вытерла им свои изящные длинные пальцы.

— Да, красивая… — пробормотал Эмиль, думавший совсем о другом.

— Когда же начнём? — спросила Ана.

— Но… по-моему, мы уже начали. Пыль, осевшая на этой папке, уже начала рассеиваться, — произнёс Эмиль, гордый своей метафорой. И так как Ана продолжала невозмутимо рассматривать папку, сухо кашлянул, смущённый тем, что она не оценила его остроумия. Затем продолжал более серьёзным тоном: — Уже начали. Папка была открыта, фотографии вынуты, первые вопросы заданы…

— Преступление или самоубийство? Вот --">