Алан Александр Милн - Бокал вина

оказался в тюрьме, а его жена или кто-то еще…»

«…Доставили бутылку с трогательной наклейкой „Яд — не вручать до рождества“…» — продолжил я, ибо его самодовольный тон стал меня раздражать.

«Не старайтесь казаться большим остолопом, чем вы есть в действительности, — резко перебил меня Тотмен, — и не наглейте, иначе схлопочете неприятности».

Я смиренно извинился и заверил его, что мне «очень приятно с ним работать». Он простил меня, и мы снова стали друзьями. Похлопывая меня по плечу, он мягко сказал:

«Поезжайте в деревню, где жил Мертон, и составьте для меня толковый отчет о той бутылке — как она проделала путь от его жилища до Брук-стрит и кто доставил ее Хедингему. Я же собираюсь в Лезерхед. Дайте знать о себе в пятницу утром, и мы посмотрим, что у нас получилось. У меня ведь день рождения, и я чувствую, мне должно повезти».

Лезерхед — это то место, где Мертон совершил преступление. А насчет своего злополучного дня рождения Тотмен говорил мне уже третий раз.

Я поехал автобусом в Хемпстедскую пустошь. Обошел раз двадцать вокруг Овечьего пруда, и с каждым кругом теория Тотмена казалась мне все глупее и глупее. Я все больше убеждался, что преступник заставил нас втиснуться в узкие рамки тонко и ловко навязанной им версии. Это звучит фантастично, понимаю, но я почти физически ощущал, что убийца подталкивает нас в спину, направляя по угодной ему дорожке.

Я присел на скамью, набил трубку и сказал себе: «Ладно! Преступник хотел, чтобы я поверил в то, во что я действительно поверил, значит, он вёл игру не так просто, а намного сложнее. Это означает: истинно именно то, что лежит на поверхности, а не то, в чем преступник хотел нас убедить. Теперь, Фред, ты начнешь все сначала, и отныне ты не будешь идти у него на поводу».

И конечно, самое первое, что пришло мне в голову теперь, было то, что преступник хотел убить именно дворецкого!

Мне уже казалось невероятным, как могли мы раньше не подумать об этом. Какой дворецкий не устоял бы перед соблазном и не отведал бы стаканчик, переливая хозяйское вино в графин? Значит, можно было не сомневаться, что Перкинс станет первой жертвой отравленного вина.

«Однако — стоп. Не спеши, Фред», — прервал я сам себя. Возможны возражения. Первое:

Перлине мог быть исключением и вовсе не был любителем попробовать хозяйские вина. Второе: даже если Перкинс и был таким «любителем», он мог в тот вечер, скажем, неважно себя чувствовать и припрятать стаканчик, чтобы выпить его позже. Не слишком ли рискованно было для убийцы — ведь он хотел отравить только Перкинса и ничего не замышлял против семьи лорда Хедингема — всецело зависеть от того, выпьет дворецкий первым или нет?

Внезапно я увидел решение, которое все объяснило. Это вовсе не было бы рискованно, если бы: а) убийца наверняка бы знал о привычках дворецкого; б) мог бы в случае необходимости предостеречь семейство лорда. Иначе говоря, если бы он был другом семьи, присутствовал на ужине и, не вызывая подозрения, мог вовремя предотвратить опасность.

В таком случае это мог быть только сэр Вильям Келсо. Потому что сэр Вильям Келсо был единственным человеком в мире, который мог сказать: «Не пейте это вино. Я не посылал вам его. Это мистификация… если не больше…»

Почему мы не подозревали его с самого начала? Одна из причин, конечно, заключалась в нашем предположении, что жертвой был намечен кто-то из Хедингемов, а в преданности сэра Вильяма этой семье никто никогда не сомневался. Но главной причиной было наше допущение, что наиболее невероятным поступком со стороны преступника было бы приложить к отравленной бутылке свою визитную карточку. Мы заблуждались, забывая, что НАИБОЛЕЕ НЕВЕРОЯТНЫЙ поступок со стороны преступника может быть НАИБОЛЕЕ ВЕРОЯТНЫМ поступком, если преступник по-настоящему умен.

Чтобы окончательно убедиться в правильности своей версии, мне оставалось установить мотивы преступления… И вот я решил доставить себе удовольствие послеполуденного чаепития с экономкой лорда Хедингема. Мы переглядывались с ней еще раньше, во время моих посещений этого дома, а в те годы я пользовался успехом у женщин. Когда я ушел от нее, то знал две вещи — Перкинса не любили не только внизу, но и наверху.

«Удивительно, как они терпели его. А ее светлость совсем изменилась в последнее время».

«Как изменилась?» — спросил я.

«Сразу как-то помолодела, если вы понимаете меня, сержант Мортимер. Снова стала --">