Буало-Нарсежак - Очертя сердце

хватает простонародной закваски. Да ты только погляди на себя.

Стиснув запястье Жана, она повлекла его к зеркалу.

— Ты создан, чтобы играть на рояле, это вовсе не так уж плохо, пойми! Но сочинять про осень и про любовь так, чтобы у людей сжималось сердце, для этого надо быть чудовищем вроде моего мужа. А ты — ты совсем другое дело… Но ты добьешься успеха. Клянусь тебе — добьешься.

— А пока что я твой аккомпаниатор.

Он тут же пожалел о своих словах. Ева медленно раскуривала сигарету. Она, как мальчишка, выпустила длинную струйку дыма. Неужели она рассердится?

— Вот видишь, — сказала она, — ты тоже можешь быть злым.

— Я злой, потому что беден, — упрямо проворчал он.

— И конечно, успеха хочешь добиться сам. Знать, что ты кому-то обязан, для тебя невыносимо.

Переменив тон, она положила руку ему на плечо.

— Жан, выслушай меня хоть раз внимательно. Я знаю тебя как свои пять пальцев. Ты талантлив, честолюбив, это естественно. Ты видишь, что мой муж гребет деньги своими песенками. И тебе тоже хочется сочинять песни. Так вот нет, не выйдет. Все, что ты пишешь, — ерунда, потому что Жан Лепра там и не ночевал. Видишь, я говорю начистоту. В твоей музыке всегда чувствуется то Франсис Лопец, то Ван Парис, то Скотто. Зато исполнитель ты превосходный… Знаю, знаю… сольные концерты стоят дорого… Но положись на меня… Я сосватаю тебя Ламуре или Колонна. У меня еще сохранились связи.

Перед ним была совершенно другая Ева — холодная, решительная, опытная. Он ненавидел этот материнский тон, голос, распоряжающийся его жизнью. На черта ему сольные концерты. Вызовы публики, несколько хвалебных заметок, преходящие восторги… Прекрасное будущее… Великолепный темперамент… И никто о тебе потом и не вспомнит. А песня — она у всех на устах, она живет вокруг тебя: она льется на толпу из репродукторов, ее мурлычут на улицах, в метро, на скамейках в парке… ее напевает проходящая мимо женщина, ее бормочет лифтер с жевательной резинкой во рту… Сколько незнакомых людей становятся вдруг твоими друзьями, убаюкивают себя нотами, которые ты ощупью нанизал однажды вечером, потому что свет был такой мягкий и ты мечтал сам не зная о чем.

— Ты слушаешь меня? — спросила Ева.

— Слушаю…

— Я хочу, чтобы ты стал великим артистом.

— Пошли, — сказал Лепра. — Иначе мы опоздаем.

Выйдя первым, он подозрительным взглядом окинул коридор.

— Ты боишься огласки, — заметила Ева.

Он не ответил. Им опять овладела неловкость, недоверие. Он снова занял положенное ему место — стал всего лишь тенью звезды. Они прошли через холл отеля. Их уже узнали. Все головы обернулись к Еве. Она привыкла к поклонению, Лепра — нет. Он жаждал его и в то же время презирал. Сколько раз он клялся себе, что заслужит его, чтобы потом отринуть. Он мечтал об одиночестве, которое приковывало бы к себе все взоры.

Бульвар протянул над пляжем дугу своих огней. Невидимое море тихо вздыхало на песке.

— Твой муж там будет? — спросил Лепра.

— С какой стати? Мои успехи уже давно его не волнуют… А почему ты спросил?

— Я предпочел бы с ним не встречаться.

Они неторопливо направились к казино. В голове Лепра то и дело всплывали обрывки мелодии. Он тотчас с раздражением их отгонял. Слишком профессиональная музыка! Как научиться сразу находить бесхитростные, нежные, изящные напевы, которые Фожер сочинял с невообразимой легкостью? Этому краснорожему, вульгарному толстяку довольно было подсесть к фортепиано: «Послушайте-ка, ребятки!» — и под его пальцами тут же рождался очаровательный припев, который невозможно было забыть. Стоило сказать: «Фожер, что-нибудь веселенькое!» или «Фожер, что-нибудь грустное!». И он даже не раздумывал. Он сочился музыкой, как сосна смолой. «А я, — размышлял Лепра, — я злосчастный интеллектуал. Интеллект — вот мое проклятье».

Они поднялись на площадку перед казино; толпа сразу расступилась — всюду улыбки, сплошные улыбки. До самого концертного зала они шли по аллее улыбок. Иногда какая-нибудь девушка бросалась к Еве с блокнотиком в руках.

— Автограф, пожалуйста…

Ева подписывала. Девушка в экстазе отступала. Лепра нервничал; сунув руку в карман, он старался напустить на себя равнодушный вид. Ева уже не была женщиной, которую он любил. Она стала Евой Фожер. Оба они принадлежали Фожеру. В их лице аплодировали Фожеру, а их любовь была тщетной попыткой взять реванш. Лепра сел за фортепиано. Вместо него мог играть любой дебютант. Может быть, и Еву --">