Агата Кристи - Загадочное происшествие в Стайлзе

– Но вы хотели рассказать мне о…

– Да, о муженьке нашего матриарха! В один прекрасный день он свалился на нас как снег на голову, представившись дальним родичем Эви – троюродный кузен или вроде того – хотя Эви, надо сказать, отнюдь не спешила заключить его в родственные объятия. Да и любой на ее месте постарался бы отречься от подобного субъекта, сами поймете, когда его увидите! У него, знаете, эдакая черная бородища, и в любую погоду он щеголяет в лакированных штиблетах! Но маменька сходу прониклась к нему симпатией и предложила место секретаря. Помните, она заправляла в доброй сотне всяких благотворительных комитетов и обществ?

Я кивнул.

– Ну вот, а за годы войны сотня, как нетрудно догадаться, разрослась до тысячи. Так что этот А́льфред, конечно, оказался весьма ей полезен. Но вообразите себе наши чувства, когда маменька вдруг заявила, что выходит за него замуж! Этот тип по меньшей мере лет на двадцать ее моложе! Самый что ни на есть бесстыдный, наглый охотник за наследством! Но что поделаешь – маменька никого не желала слушать, так что свадьба все-таки состоялась.

– Должно быть, это поставило вас в очень затруднительное положение.

– Ничего себе «затруднительное»! Просто чудовищное! Это сущий кошмар!

Вот так и получилось, что три дня спустя я сошел с поезда на остановке Стайлз-Сент-Мэри – крошечном до нелепости полустанке, затерявшемся среди изумрудных полей и проселочных дорог, и не имевшем никаких видимых причин для существования. Джон Кавендиш встретил меня на платформе и усадил в автомобиль.

– Как видите, мы по-прежнему ухитряемся раздобыть пару капель бензина – в основном, стараниями нашего матриарха.

Деревушка Стайлз-Сент-Мэри располагалась в двух милях от полустанка, которому подарила название, а от нее до поместья Стайлз-Корт оставалась еще примерно миля. Стоял тихий теплый день начала июля.

Э́ссекские равнины безмятежно зеленели по обе стороны дороги под ласковым послеполуденным солнцем, и невозможно было поверить, что где-то, не так уж далеко отсюда, грохочут пушки. Казалось, я внезапно очутился совсем в ином мире.

– Боюсь, Гастингс, вы решите, что у нас тут глушь несусветная, – сказал Джон, когда мы свернули на дорогу, ведущую к усадьбе.

– Дружище, да я ведь только и мечтаю пожить в тишине и покое!

– Что ж, если вы стремитесь к деревенской идиллии, то явились по адресу. Я дважды в неделю обучаю добровольцев сельскохозяйственной программы и помогаю на окрестных фермах. Да и жена трудится «на земле», как говорится. Встает в пять утра и до второго завтрака доит коров. И как же славно нам жилось, пока не заявился этот чертов Альфред И́нглторп!

Внезапно Джон притормозил и взглянул на часы.

– Может, успеем заехать за Синтией? Нет, она, должно быть, уже отчалила из госпиталя.

– Разве вашу жену зовут Синтия?

– Нет, Синтия – маменькина протеже, дочь ее старой школьной подруги. Та неудачно вышла замуж за стряпчего, который занимался какими-то темными делишками, на чем и погорел. А вскоре их дочурка осталась сиротой – и без гроша в кармане. Матриарх пришла на выручку, и вот уже почти два года Синтия живет с нами. Работает в госпитале Красного Креста. Его устроили в местечке Тэдминстер, это в семи милях отсюда.

Пока Джон рассказывал все это, мы подкатили к прекрасной старинной постройке господского дома. Какая-то дама в добротной твидовой юбке возилась с цветочными клумбами, но при нашем приближении стремительно выпрямилась.

– Привет, Эви! Прошу любить и жаловать – наш раненый герой! Мистер Гастингс – мисс Говард.

Рукопожатие мисс Говард было до боли крепким. Взгляд ярких голубых глаз на загорелом лице, казалось, проникал в самую душу. Это была симпатичная женщина лет сорока, крепкая, коренастая, с большими ступнями обутыми в практичные ботинки на толстой подошве. Она обладала низким, почти мужским тембром голоса и, как я вскоре узнал, предпочитала изъясняться в рубленном телеграфном стиле.

– Сорняки совсем обнаглели. Я и вас припрягу. Так что берегитесь.

– Буду счастлив принести какую-то пользу, – отозвался я.

– Уж лучше не обещайте. Никогда. Сами потом пожалеете.

– Ну и циник же вы, Эви, – засмеялся Джон. – Где мы нынче пьем чай – в доме или на лужайке?

– На лужайке. День слишком хорош, чтобы сидеть взаперти.