Светлана Владимировна Успенская - Ангел в эфире

очень много, но Настя уже здесь — скоро верстка передачи, важный этап подготовки программы.

Едва Плотникова, благоухая влажным оттепельным запахом, запутавшимся в волосах, вплывает в студию, к ней на коротеньких ножках подкатывает Алена Гурзова. Сорок лет, рыбий взгляд, прилизанные волосы. Робость исполнительной старой девы.

— Настюша, вы читали вчерашнюю «сплетницу»?

«Сплетницей» они называют ленту одного популярного информагентства, не брезгующего явной желтизной.

Конечно не читала! Ведь читать ленту — это специальность самой Гурзовой. За это ей деньги платят как редактору. И кстати, немалые для бывшей учительницы деньги…

Не дождавшись ответа. Алена выпаливает:

— На вопрос о любимой новостной программе президент ответил, что предпочитает душевную женскую аналитику холодному мужскому констатанту… Это он о вас! Вы — его любимая ведущая!

В ответ на ликование Гурзовой Настя углами рта обозначает символическую улыбку. Что ей сообщения информагентств! Что нового они могут ей поведать о мире? Она и без них знает, кого именно президент хочет лицезреть на экране… Ведь он лично говорил ей об этом!

Коснулся ее руки, как робкий пятиклассник, а потом…

— Я сразу поняла, что он имеет в виду вас, Настя, — продолжает захлебываться Алена. — На метровых каналах всего трое стоящих ведущих женского пола, а дециметр — это, конечно, не президентский уровень… Итак, Ларионова, Запевалова и Плотникова! Но у Ларионовой стиль ведения сухой, информативный, Запевалова — просто попка, читающая с суфлера… Значит, он имел в виду вас, Настя!

Гурзова лучится восторгом, как будто президент похвалил лично ее.

Да, несомненно, президент имел в виду Плотникову. Кого же еще? Ведь мир принадлежит ей по праву — весь, до последнего атома.

— Ну что ты, Алена! — Неявно обозначенные запятые демонстрируют ангельскую скромность говорящей. — Ларионова гораздо сильнее меня как аналитик.

Алена протестует всеми фибрами своей души — искренне и ожесточенно, как будто знает, чего именно от нее ждут, каких возражений.

— Но ей не хватает вашей душевности!

— Зато она берет логикой.

— Да, есть логика мозга, но есть и логика сердца! Последняя — гораздо сильнее! Действенней! Бесспорней!

— Ларионова — европейская информационная школа, — вынужденно вздыхает Настя. — Мировой уровень…

— А вы — обнаженная русская душа, а не европейское сытое бездушие, замаскированное под беспристрастность!

— И потом, она недавно сделала пластическую операцию…

— Да-а-а? — удивленно. Разочарованно. С воодушевлением, искренним и бурным: — А вот вы, Настя, не нуждаетесь ни в каких операциях!

Настя улыбается. Очевидное не требует доказательств. Мир принадлежит ей с потрохами, от самого нижнего до самого высокого, трансконтинентального уровня. Скоро будет принадлежать, совсем скоро. А Ларионова пусть не воображает себе слишком много. Если полетит ее покровитель Гагузян, эта дурочка с глазками от пластики разъехавшимися к вискам задержится на канале ровно столько, сколько потребуется руководству, чтобы договориться с Анастасией Плотниковой. Чтобы выслушать ее благодарный, мнимо сожалеющий отказ. И чтобы подобрать первую попавшуюся смазливенькую девчонку из редакторского отдела или из корреспондентской службы и попытаться сделать из нее мегазвезду, любимицу миллионов сердец. И чтобы вскоре осознать неминуемую провальность этой попытки.

Потому что все на свете принадлежит ей. Абсолютно все. Она — избранная.

У дверей уставшую после эфира Настю встречает няня. Принимает из рук охапку цветов — кто-то из редакторов расстарался по случаю сногсшибательного возле президентского слуха.

— У Алины был тепленький лобик, я уложила ее спать пораньше.

Настя улыбается светло и нежно — как улыбается ангел, уставший от множества праведных дел. Пальто утомленно соскальзывает с плеч, чтобы мятым горбиком осесть на полу. Ступни, нырнув в домашние туфли, начинают бесшумный путь к детской.

Алина разметалась на подушке, обездвиженная первым, глубоким сном, который не может оборвать ни полоска света из-за двери, ни ватный свет ночника. Чмокает влажным ртом, вздыхает. Потревоженная незримым присутствием матери, разморенно перекатывается на бок. Ее кудрявая головка темно прорисовывается в тревожном сумраке детской.

Обстоятельной скороговоркой няня описывает прошедший день. Ничего --">