Ильгар Ахадов - Однажды в Москве. Часть I

– Господи!.. – Гюлечка прошептала.

– На чем я остановился? – попытался вновь сосредоточиться рассказчик.

– На собачке Учителя. – Бакинец.

Длинный блаженно улыбнулся…

– Собачку – это была болонка – мы не тронули, – он прикурил сигарету, – зачем? Бедняжка все еще радостно тявкала и продолжала бегать между деревьями, когда ее хозяин, как столб свалился у моих ног.

Ствол был с глушителем. А выстрелил я ему в лоб, в упор…

Длинный потянулся за остывшими бараньими гениталиями на блюде, именуемыми в народе более деликатно – белое мясо.

– Губа у вас не дура, – обратился он к Прилизанному. – В Москве такое произведение животноводства трудно найти.

– А как же его охрана? – забыв недавнюю неприязнь к рассказчику, полюбопытствовала Аталай.

– А не было в тот день никакой охраны, – ответил, смакуя “деликатес” Длинный, – они не всегда за ним следовали. Мы Учителя дня два пасли. Лишь убедившись, что он один, прихлопнули, поставив на этой грязной драме жирную точку.

– А люди? Вокруг что, никого не было?

– Вы представляете, что такое московский парк поздним вечером и поздней осенью? Тусклое освещение редких фонарей. Если не ливень, то моросящий дождь, своей сыростью проникающий в кости…

Не забудьте, речь идет о 90-ых. Были, конечно, прохожие – москвичи любят выгуливать собак. Но пока люди что-то поняли и приблизились на лай, я уже сидел в машине, номера которой заранее были замазаны. Это была старая “Волга”, угнанная накануне Толиком с какого-то двора. Менты ее вряд ли даже в розыск подали – столько каждый день угоняли дорогие иномарки.

– А что, этот Учитель ваш с такими изощренными извилинами не мог организовать себе нормальную охрану? – ехидно спросила Аталай.

– Он действительно был умным и хорошо понимал, что если захотят тебя убрать, то никакая охрана не поможет. Хоть Китайскую стену построй вокруг, хоть кремлевскую… – рассказчик вновь потянулся к рюмке. – Просто никто не знает, когда придет его время. Типа, когда зазвучит колокол. Хорошо все-таки сказал братец Ремарк… – опрокинул остаток водки он.

– Хемингуэй, – мрачно поправила Гюлечка.

– Я их всегда путаю… – закусил соленым рассказчик. – Они оба одинаково нудные.

– А каковы были последствия ликвидации Учителя? – вернул рассказ в русло Арзуман. – Все-таки убитый был лицом колоритным.

– Поверьте, после смерти всякий колорит исчезает, – вяло возразил Длинный. – Неспроста говорят: живая собака лучше, чем мертвый лев, хоть и неблагородно звучит. Старайся не умереть, умер – пипец.

– …

– Арам у гроба Учителя стоял опечаленный. Многие его тихую реакцию объяснили прогрессирующей болезнью. Мол, скоро и ему туда дорога – к наставнику. Вздыхали, типа, Арам не тот, кем был. Но я-то понимал, какие чувства обуревали его. Он никогда не сдал бы Учителя, даже несмотря на его подлость. Но осознание, что надо предотвратить рубку в среде московских армян, подтолкнуло его на этот шаг. И он хорошо понимал – мы все равно не отстанем…

– Вы участвовали в церемонии? – спросила Гюля.

– Нет, зачем. Я не вхож был в их круг. Мне позже Мансур рассказал.

– Кстати, о нем вы, кажется, забыли, – оживилась Гюля.

– О нем захочешь не забудешь… – холодно возразил Длинный. – Я же сказал, он был в отъезде. Зачем о персонаже говорить, если еще не его выход.

– А где он был? – спросил Прилизанный.

– Наверно, там, где и всегда. Я же говорил.

Ну да… – опустил глаза чинуша. – Ладно, рассказывайте дальше…

– Он, как всегда, объявился неожиданно… – Длинный немного промолчал. – Помню, как он однажды сказал, что не любит, когда его ждут. Я тогда спросил:

“– А как же друзья?”

“– В особенности, друзья.”

Он, безусловно, имел в виду больше своих нужно опасаться.

Мы встретились “У Оксаны”. Помните кафешку с сосисками? Мансур с ходу спросил по поводу известных событий. Рассказал я в меру. О деньгах и драгоценностях, об Учителе и т.д. как вы понимаете, умолчал. Он также, как и Романовы, упрекнул меня за Аветисова.

“– Грязная работа…” – так и высказался.

В общем-то наши мозговые извилины шевелились на одной волне, и я понимал, что он прав, но никогда не сожалел о содеянном. При всех жестоких издержках своей вынужденной профессии я, по возможности, хотел оставаться человечным…

– Вы с Аветисовым еще встретились? – перебила Гюлечка.

После небольшой паузы он ответил: