Ярослав Кириллович Голованов - Падение «Иезуита»

четырнадцать — подал заявление в комсомол. Приняли. Только попросили подтянуться по некоторым предметам. Он пообещал и подтянулся. Через десять лет он скажет о себе: «К 16—17 годам своей жизни я сделался фанатически верующим человеком». Он знал, что верит в бога, и скрывал это. Этот секрет уже непохож на мальчишечьи тайны. Тут уже нет места игре, потому что совесть — это не игрушка. Если человек скрывает, он боится. Так он подружился со страхом. Подружился крепкой дружбой, на всю жизнь. И это был единственный друг, который никогда не изменял ему…

Потом возникло общество. Название у общества было длинным, солидным: «Московское обновленческое богословское общество по подготовке иерархического духовенства для русской греко-кефалической апостольской православной церкви». Так в 18 лет Анатолий Прохоров, ученик 10-го класса 184-й школы Коминтерновского района города Москвы перешел на нелегальное положение. Ведь общество было, разумеется, нелегальным.

Душа нового дела — Валентин Леонидович Григорьев, скромный шофер такси, а в прошлом поп, доверенное лицо митрополита Введенского. Людей Валентин Леонидович подбирал не торопясь, внимательно. Советовался. Сам решать не любил, да и нужды в том не было. Тонкие, мало кому заметные нити связей Валентина Леонидовича тянулись в Московскую епархию, к отцу Смирнову и далее и выше… Там делалась «большая политика», разрабатывалась система вовлечения молодежи в лоно церкви. А это — главное, самое главное. Это — будущее…

Компания у Валентина Леонидовича получилась как будто крепкая, хотя и пестроватая: Миша Тарханов, студент-геодезист, сын священника. Горяч, активен. Юра Терещенко, тоже студент, историк, благолепен, смирен; Вася Углов, слесарь с авиационного завода, туповат, зато молчалив. И этот вот худенький школяр — Анатолий Прохоров. Надежен, известен с 1935 года. Вот и все общество. Пусть немного, но свои, доверенные. Для конспирации (кто-то подсказал, что так обязательно сделать надо) всем придумали клички. Сам Валентин Леонидович — Галилей, Тарханов — Тотальный, Терещенко — Нечаев, Углов — Забытый. Прохоров сам себе придумал позвончее: Александр Вернадский. Теперь все было, как надо. Первый раз собрались, обсудили устав.

«§ 1. В обществе могут состоять идейно-религиозные лица, без различия пола, православного вероисповедания, лица, знающие твердо и ясно, на что они идут.

§ 2. Девизом общества являются слова: «Через смерть — ко Христу!..».

Утвердили единогласно.

Задачу общества как будто поняли все: та церковь, которая есть, богопротивна, пляшет под дудку большевиков. Надо исподволь растить свою, до самых корней истинно православную. Собирались еще и еще, беседовали, читали доклады. Сегодня доклад Прохорова.

Если судить строго, Анатолий Прохоров не имел права быть членом вышеназванного общества по той простой причине, что он не выполнял даже первых, основополагающих параграфов его устава. Он совершенно не знал, тем более не знал «твердо и ясно», на что он идет. Девиз «Через смерть — ко Христу!» нравился ему своей решительностью и старинным, этаким ужасно православным «ко», но смысл самого девиза ускользал, не давался.

Валентин Леонидович держался сторонкой, в тени. Председателем общества был Тарханов. Анатолий попробовал спросить о девизе у Тарханова, тот возмутился, замахал руками: «Как ты не понимаешь! Это прекрасно!» Ему стало стыдно, и он замолчал. Почувствовал: и этим тоже открыться нельзя. Но он уже был членом общества, накрепко был связан с этими людьми. Чувствовал — не понимал хорошо, но чувствовал, — что этим самым он уже противостоит всем другим людям, окружавшим его, что если он и не враждебен им, то наверняка чужероден. И они становились все более и более непонятны и чужеродны ему. Их дела и мечты вызывали усмешку. Иногда он даже жалел их со всей их «суетой»: Днепрогэсом, перелетами через полюс, Всемирной выставкой, «Тихим Доном», сверхтекучестью жидкого гелия…

Он знал о Пасионарии только то, что она безбожница. Эйнштейн был для него только евреем. Церковь отнимала у него золото жизни, давая взамен побрякушки молитв. И он радовался такому обмену, как островитянин времен Кука.

Вагон электрички бросало из стороны в сторону, стук колес мешал Анатолию сосредоточиться… Он сошел на станции Текстильщики, быстро зашагал от домов к деревьям кладбища. Долго плутал в тесных, узеньких тропинках --">