Д Л Чампьон - День, когда никто не умер

— Понимаю. Я гарантирую, что с вами ничего не случится. Вы останетесь в стороне, если это вообще будет возможно. Во всяком случае, я позабочусь о том, чтобы убийца не причинил вам вреда. Этого довольно?

Девушка кивнула.

— Вполне. Итак, случилось вот что…

Она на мгновение прервала речь и снова достала из своей вместительной сумочки пузырек с аспирином. Она явно не могла жить без этих таблеток. Убирая пузырек обратно, она заодно достала из кошелька маленькую жестяную коробочку.

— Эй, сынок, — сказала она Баттерсли, — вот то, что я тебе обещала. Попробуй его. Оно творит чудеса.

Баттерсли встал. Его лицо запылало. Он подошел к девушке и взял коробочку из ее изящной руки. Оллхоф наблюдал за ним своим пронзительным взглядом.

— Что это такое? — спросил он.

— Ничего, — поспешно сказал Баттерсли, — так, ерунда.

— Ах, это, — промолвила Гарриет Мэнсфилд, вытряхивая на ладонь очередную порцию таблеток аспирина. — Это средство от мозолей на ногах. Мальчик жаловался мне на свои мозоли — болят, мол, так, что сил нет. Сказал, еле терпит. Я и достала ему. Это чудесная мазь.

Баттерсли сел на свой стул и закрыл глаза. Я задержал дыхание. Оллхоф с шумом втянул в себя воздух. Глаза его свирепо сузились. Он походил на кота, собирающегося прыгнуть на особенно лакомую мышку.

— Значит, — сказал он, — ему мешают его мозольки? Ай-яй-яй! Его маленькие розовые ножки болят! Ну-ну.

Гарриет Мэнсфилд, с таблетками в руке, удивленно уставилась на него. Я резко сказал:

— Оллхоф!

Чихал он на меня. Вместе со стулом он оттолкнулся от стола, демонстрируя пару культей там, где у остальных находятся бедра. Глаза его, пылающие яростью, были устремлены на Баттерсли. Он открыл рот, и словесный ураган наполнил комнату, точно дым разорвавшегося снаряда.

— Ах ты, поганый крысенок! Вонючий шелудивый пес! Ты еще жалуешься на мозоли! А я? Я что, жалуюсь? Ты оставил меня без ног, и у тебя еще хватает наглости ныть? Ну, ты и…

На этом цензурная часть словаря Оллхофа оказалась исчерпанной. Он стал поливать грязной бранью как самого Баттерсли, так и всех его предков вплоть до Адама. Гарриет Мэнсфилд глядела на него, изумленно моргая. Потом она встала и сказала:

— Эй, притормозите. С чего вы так напустились на бедного…

— Заткнись, шлюха! — рявкнул Оллхоф и без малейшей паузы снова переключился на Баттерсли.

Очевидно, Гарриет Мэнсфилд не в первый раз так осаживали. Она пожала плечами, села обратно на стул и набила рот аспирином. Потом допила из стакана воду, положила ногу на ногу и затихла.

Оллхоф продолжал орать. Благодаря долгому опыту я знал, что он не замолчит, пока совсем не выдохнется. Я отвернулся к окну и как можно плотней зажал уши.

Чтобы объяснить эту сумасшедшую раздражительность Оллхофа, нужно вернуться на несколько лет назад. Тогда он был многообещающим полицейским на двух здоровых ногах и с первоклассными мозгами. Баттерсли же только что поступил на службу и был еще совсем зеленым юнцом.

Однажды нам донесли, что двое убийц, за которыми охотился Оллхоф, отсиживаются в доме на Уэст-Энд авеню. Кроме того, нам сказали, что у них есть пулемет Томпсона, установленный на лестничной площадке напротив парадного входа. Баттерсли было поручено проникнуть в дом с черного хода и напасть на пулеметчика как раз в тот момент, когда Оллхоф во главе штурмового отряда ворвется в парадную дверь.

Баттерсли действительно пробрался в дом. Но тут его охватил вполне понятный охотничий азарт. Вместо того чтобы напасть на пулеметчика, он сразу же побежал по лестнице вверх, на крышу. А Оллхоф, вломившись в дверь в назначенную минуту, попал под ураганный пулеметный огонь. Около дюжины пуль угодили ему в ноги. Началась гангрена, и ради сохранения его жизни ноги пришлось отнять.

Конечно, государству не нужен был безногий инспектор полиции. Но комиссар, упрямый малый, не желал терять своего лучшего работника. С помощью разных уловок он устроил все так, чтобы Оллхоф продолжал получать свое прежнее жалованье и работал под эгидой его отделения — неофициально, конечно. Оллхоф переехал в эту грязную дыру напротив полицейского участка.

Он потребовал, чтобы Баттерсли отдали ему в качестве помощника. Комиссар, человек с поэтическими понятиями о справедливости, дал свое согласие. Меня прикрепили к ним как старого работника, привыкшего к Оллхофу и способного в случае чего разрядить атмосферу.

Я не --">