Александр Александрович Бушков - Комбатант

языка с вкраплением истинно венских словечек…

Не исключено, причина особого доверия была еще и в том, что Бестужев чуточку вольно перевел на немецкий чин господина Фихте как «юстициенрат»^[2] — а к подобным титулам в обоих германских государствах относились с особенным почтением. Обосновавшись в номере, он не стал там долго засиживаться: спросил себе кофе, выпил и покинул отель.

Следовало ради пущей надежности изменить внешность насколько возможно. Перекрашивать волосы или наклеивать бороду, разумеется, не стоило — это чересчур отдавало бы авантюрным романом, дешевым выпуском в три копейки. Были другие способы, не столь экстравагантные, но надежные…

Не теряя времени, Бестужев отправился в ближайший «Дом готового платья», чей адрес предусмотрительно разузнал у гостиничного швейцара. После тщательных примерок выбрал там черный касторовый сюртук с басонными пуговицами — деревянными, обтянутыми плетенным узорами шелком. Добавил к нему визиточные брюки в серо-черную полоску. Все это время он старательно разыгрывал недалекого и педантичного до занудства провинциального чиновника из отдаленных мест — чуть ли не на зуб пробовал ткань, беспрестанно повторял, что он должен представляться «господину советнику» в связи с повышением, а посему должен выглядеть респектабельно, но непременно консервативно, поскольку его превосходительство — человек старой закалки и не терпит в подчиненных никакого либерализма наподобие прозаических пиджаков, галстуков-пластронов, цветных бантиков и тому подобного легкомыслия. Частенько повторял: «У нас в Лёвенбурге…», въедливо требовал «особо консервативный» галстук, с негодованием отказался от штучного жилета, остановился на черном, однобортном, без лацканов.

Вышколенных приказчиков он, конечно же, допек этим занудством невероятно, хотя они, как полагается, своих чувств не выдавали, продолжая с невероятной предупредительностью порхать вокруг клиента. Правда, один, самый молодой, с непроницаемым лицом предложил господину Фихте коричневые штиблеты — судя по быстрым смешливым взглядам, которыми обменялись остальные двое, отнюдь не по невежеству. Смерив его ледяным взглядом, Бестужев отрезал:

— Молодой человек, даже у нас в Лёвенбурге прекрасно известно, что с сюртуком носят только черную обувь…

Молодой человек принялся извиняться, в глубине души, конечно, недовольный, что не удалось выставить неприятного покупателя на посмешище, заставив его появиться на улице в коричневой обуви при сюртуке — это в Вене-то, бывшей наряду с Лондоном законодательницей европейской мужской моды… Бестужев принялся перебирать галстуки, заставив показать не менее двух дюжин.

В результате часом позже на Рингштрассе появился другой, почти неузнаваемый человек: выше помянутый наряд, вдобавок черный котелок и пенсне (с простыми стеклами), по виду — типичный банковский служащий или озабоченный карьерой чиновник. Подобные молодые люди, одетые старообразно, в любой стране воспринимались с затаенной насмешкой, и взгляды прохожих на них особенно не задерживались. Что Бестужеву и требовалось. Те, кто видел его прежде, наверняка не обратили бы внимания на подобного субъекта, в котором за версту чувствовался карьерист, педант и зануда…

Завидев издали стоянку фиакров на Луизенштрассе, он слегка, замедлил шаги, перешел на другую сторону улицы: нет, все было в порядке, никто за ним не следил.

И на стоянке он не обнаружил никого, подходившего бы на роль соглядатая. Правда, это ни о чем еще не говорило: агент, и не один, мог располагаться прямо под носом, сидя на облучке в облике обычного извозчика. Охранное отделение держало изрядное количество подобных «извозчиков», не отличимых от натуральных — и полицейские власти других стран не отставали…

Неспешной походочкой скучающего фланера он прошел мимо полудюжины фиакров и, обнаружив Густава (как обычно, подремывающего с открытыми глазами на козлах в характерной ссутуленной позе), направился прямо к нему. Распахнул дверцу и, подражая говору здешних светских хлыщей, громко распорядился:

— Ку-учэр, в Пра-атэр!

Хлопнул дверцей, расположился на сиденье. Густав, разумеется, не стал интересоваться личностью пассажира, он моментально стряхнул сонную одурь, достал кнут из железной трубки и прикрикнул на лошадей.

Дорога эта была Бестужеву уже достаточно знакома — и он заранее наметил --">