Александр Иванович Лавров (Красницкий) - Под волнами Иматры

руки этих негодников, ведь не отказали бы вы в доверии мужу… И им бы удалось… да вот, на их беду, осталась фотография в вагоне. Кабы не эта случайность, ничего бы, пожалуй, мы не нашли. Что же касается лично вас, то все, что ни говорил вам Эдельман, все его поступки – все было подготовлено и рассчитано, он играл роль… Появление его у вас после Морлея-Уоркера со скрипкой – видите, я и это знаю – было одной из эффектнейших сцен… Он знал, что вам будет открыта тайна вашего отца, и его появление сразу же после этого непременно произведет желанный эффект… А удалось ему, правда?

Мефодий Кириллович лукаво посмотрел на Марью Егоровну. Та густо покраснела, вспомнив, как она ползала в ногах Эдельмана.

– Правда? – переспросил, улыбаясь, старик.

– Да, – сказала Марья Егоровна. – Но что с ними теперь?

– Что же? Уокер умер. Никитин вырвался из рук, когда его взяли, но его, к сожалению, сразу же не обыскали, а между тем, у него наготове для такого случая был яд… Он тоже умер. Осталась мелочь – Зальцы и Эдельман. Их прямо нельзя обвинить в гибели вашего отца. Нет улик против них. Главные деятели были Уокер и Никитин. Эдельман же будет привлечен за самозванство. Процесс выйдет очень негромкий, а так как о змеях не будет помина, то, пожалуй, он пройдет совершенно незамеченным. А что вы думаете делать с собою?

Марья Егоровна задумалась, потом подняла голову и заговорила:

– Мефодий Кириллович, все, что я пережила, так ужасно, так тяжело, что я будто совсем переродилась. Я не прежняя беззаботная, невинная девочка, не знающая жизни, смотрящая на нее так, как указывают другие. Я поняла многое, если не все, и глаза мои открылись, благодаря вам. Спасибо вам за это!

– Не стоит благодарности! – сгаерничал Кобылкин.

Марья Егоровна не обратила внимания на его выходку.

– Пока вы говорили, я обдумывала, что мне делать далее. Я не хочу мести этим жалким людям. Жалки они, правда! Пусть им мстит за их преступления судьба. Но я здесь тоже не могу более оставаться. Я отправлюсь на свою далекую родину – на Амур. Там люди проще и честнее… Сколько пробуду я там, не знаю, но уверена, что эта поездка принесет мне пользу.

– Ну, еще бы, – согласился Мефодий Кириллович, – только хотите вы знать мое мнение?

Воробьева вопросительно посмотрела на него.

– Так вот что. В Манчжурию-то вы поезжайте не одна, подыщите женишка себе, отпразднуйте свадебку, и распрекрасное выйдет свадебное путешествие. Так будет вернее.

Марья Егоровна покачала головою.

– Нет!… Людишки все и жалки, и противны, я не могу их видеть теперь.

– Ну, как знаете, обойдетесь еще! Я очень рад, что мне удалось оберечь вас… Еще бы немного – и вышло бы совсем плохо… Я вас и теперь поберегу. Вы ведь без крова и пристанища? Так я вот что порекомендую: вы поселитесь в том же отеле, где и жили, но возьмите к себе на время одну женщину с ее ребятишками. Женщина славная, ее зовут Вера Ивановна Ракита. Благодаря мужу ее, мы и в тайну змей, и в тайну водопада проникли. Она вас в обиду не даст. А пока я прикажу вас проводить моему помощнику.

Кобылкин встал, показывая, что разговор кончен.

Марья Егоровна простилась с ним и, сопровождаемая Савчуком, отправилась на прежнее свое пепелище.

Проводив ее, Мефодий Кириллович покачал головой и громко проговорил сам себе:

– В Манчжурию отправляется… Эх-хе-хе! Маньчжурское золото, маньчжурское золото, – он покачал головой, – сколько оно еще всяких „делов“ наделает!…

--">