Маргарита Малинина - Мертвые тоже скачут

напуганный вспышкой моего гнева незваный гость и замахал руками. – Я звонил, никто не подошел, смотрю – дверь приоткрыта, испугался, мало ли чего приключилось с хозяевами?

– Понятно, – уткнула я руки в боки, не собираясь менять гнев на милость. – Так вы к кому пришли и зачем?

– Вы Екатерина Михайловна? – робко спросил меня дядя, и мне показалось, что в случае положительного ответа он разрыдается, до того напряженным был его взгляд, а подбородок начал мелко трястись.

Почему-то мне вдруг стало жалко этого человека.

– Да, я, – ответила уже спокойнее и произнесла с намеком на любопытство: – А вы кто?

– А я… – Одинокая слеза и впрямь покатилась по его лицу. – Я… Катенька… Я отец твой.

Это был удар. Удар такой силы, что, клянусь, подними я к тому моменту несчастный кактус, сто процентов выронила бы его снова.

Здесь стоит рассказать про мою семью поподробнее. Отец бросил нас с матерью, когда мне было всего три года, и с тех пор я его не видела. Поговаривали, что он снова женился и вроде бы даже завел себе еще детей. Но никто из нашего окружения точно этого не знал. Однако его отец, мой дедушка, остался с нами в трудную минуту и помогал моей маме и бабушке с воспитанием ребенка до той минуты, пока не скончался. Бабуля же моя к тому времени была уже в разводе и даже подбивала клинья к деду, но он остался к ней равнодушен. Впрочем, в его оправдание я скажу, что дед был абсолютно нормальным, тогда как мою горячо любимую бабусю нормальной не назовешь. Она очень молодится, требует от людей, чтобы обращались к ней лишь по имени, причем от меня тоже, то есть никаких тебе «ба» – Рита, Ритуля, Марго. Одевается и красится она тоже не соответственно своим годам, которых ей, кстати сказать, никто и не дает. С момента развода она сменила много поклонников, но замуж так и не вышла.

Так вот, новоявленный папаша простер ко мне ручищи и заявил:

– Катенька, какая большая-то стала! Сколько тебе уже, восемнадцать, поди?

– Вообще-то, двадцать один завтра стукнет, – нахмурилась я. – Но это не суть важно. Зачем пришел?

– Как зачем? – расстроился мужчина, назвавшийся скромно – отцом. – Повидать тебя, доченька!

– Ой, ну ладно, – скривилась я, так как не терпела, когда меня принимали за конкретную дуру. – Восемнадцать лет не видел, теперь вдруг захотелось! Слушай, я не первый день на свете живу. Отвечай, чего тебе надо?

Мой разгневанный тон сбил папашу с толку. Он опустил руки и не то обиженно, не то растерянно надул губищи.

– Ой, как-то… так сразу… Может, чаю выпьем, а? Кать?

– Не будет тебе чаю. Надо тебе что?

Мужчина совсем расстроился, присел на краешек тумбочки, сложил ладони между колен, опустил голову и, собравшись с духом, горько-горько проговорил:

– Драгоценности мне нужны. Те, что дед оставил.

– Понятно.

Я про это что-то слышала. Вроде отцу перешла по наследству фамильная драгоценность, хранившаяся до того у деда. После его смерти моего отца и своего мужа – Михаила Геннадьевича – мама ни разу не видела, потому не было возможности вещицу передать. Завещание дед оформил на свою единственную внучку, так что все его три копейки и однокомнатная квартира достались мне. Отец оспаривать завещание не стал. Квартиру, в которой мы жили, вместе с дедовой мы обменяли на эти достаточно шикарные для семьи достатком едва ли выше среднего трехкомнатные апартаменты, в которых проживали до сих пор. Драгоценности тоже остались у нас, однако я, когда была маленькой, часто слышала, как мама с бабушкой на тайных вечерних посиделках гадали, придет ли отец за фамильными украшениями или нет, и что они станут делать в случае, если все-таки придет.

Задумчиво почесав нос, я сказала:

– Цацки, конечно, твои, я бы с радостью избавилась от лишнего груза, отдав их тебе, но вот незадача: представления не имею, где мама это все добро хранит. Сам понимаешь, дело там было темное в связи с их появлением, вроде как наши предки чуть ли не у самих Голицыных увели их из-под княжеского носа, соответственно, никаких документов на владение этими ценностями ни у кого из нас никогда не было и в помине, поэтому мама старается держать язык за зубами.

– Конечно, доча, – улыбнулся Михаил Геннадьевич одними уголками губ, – я все понимаю, потому что сам интересовался этой историей в детстве. Если хочешь, я тебе могу рассказать полную…

– Не стоит! – я вытянула руку вперед в останавливающем жесте. – Не хватало мне еще задушевной беседы с тобой, трогательных --">