Барбара Мертц - Последний верблюд умер в полдень

следует взять себя в руки.

— Ну, знаешь ли, у меня есть некоторое оправдание, — сказал Эмерсон уже потише. Он подошёл поближе ко мне. — Положение достаточно отчаянное, чтобы встревожить любого, даже такого уравновешенного, как я. М-м… Прости, дорогая моя Пибоди. Не плачь.

Эмерсон называет меня Амелией только тогда, когда злится. Пибоди — моя девичья фамилия, и именно так Эмерсон, тщетно пытаясь проявить сарказм, обращался ко мне в первые дни нашего знакомства. Освящённая тёплыми воспоминаниями, нынче она стала личным ласкательным именем, так сказать, свидетельством любви и уважения.

Я опустила платок, поднесённый к глазам, и улыбнулась мужу.

— Песчинка попала в глаз, Эмерсон, вот и всё. Ты никогда не увидишь, как я разражаюсь беспомощными слезами, когда требуется стойкость. И тебе это великолепно известно.

Эмерсон фыркнул.

— Всё равно, мама, — вступил в разговор Рамзес, — папа поднял вопрос, достойный рассмотрения. В высшей степени сомнительно считать случайностью то, что все верблюды умерли внезапно и без каких-либо проявлений болезни в течение сорока восьми часов.

— Уверяю тебя, Рамзес, что эта мысль уже пришла мне в голову. Отправляйся и принеси папе шлем, будь так любезен. Нет, Эмерсон, я знаю твою неприязнь к головным уборам, но настаиваю, чтобы ты его надел. Нам и так скверно. Не хватает ещё, чтобы ты получил солнечный удар.

Эмерсон не ответил. Его глаза были устремлены на маленькую фигурку сына, рысью бросившегося за пробковым шлемом, а на лице его была написана такая безысходность, что у меня помутилось в глазах. Моего мужа ослабил не страх за себя и не беспокойство обо мне. Мы вместе сталкивались со смертью не один, а множество раз; он знал, что может рассчитывать на меня, чтобы встретить этого мрачного врага с достоинством и улыбкой. Но размышления об участи Рамзеса заставили увлажниться острые голубые глаза. И потому я мысленно поклялась не напоминать Эмерсону, что по его вине собственный сын и наследник обречён на медленную, продолжительную, мучительную гибель от обезвоживания.

— Ну, нам приходилось и хуже, — отозвалась я. — По крайней мере, нас трое; и я считаю, Кемит, что ты не боишься опасности. Есть у тебя какие-нибудь предложения, мой друг?

Отвечая на мой жест, Кемит подошёл и устроился рядом со мной. Рамзес немедленно сделал то же самое. Он испытывал неподдельное восхищение перед этим молчаливым, красивым мужчиной; при взгляде на них казалось, что видишь аиста с птенцом, и улыбка тронула мои губы.

Эмерсон не улыбался. Обмахиваясь шляпой, он заметил с сарказмом:

— Если у Кемита есть предложение, которое может вытащить нас из этой ямы, я сниму шляпу перед ним. Мы…

— Ты не можешь снять шляпу, Эмерсон, пока не наденешь её, — перебила я.

Эмерсон с такой силой нахлобучил злополучный предмет на копну непокорных чёрных волос, что даже ресницы вздрогнули.

— Как я уже говорил, мы находимся более чем в шести днях верблюжьей рыси от Нила; пешком идти значительно дольше. Если мы верно следовали так называемой карте, то впереди находятся источник или оазис. До них можно добраться по меньшей мере в течение двух дней на верблюдах, из которых у нас нет ни одного. У нас есть вода, которой при строгой экономии может хватить на два дня.

Это было точное и угнетающее резюме. Эмерсон не сказал, благо мы все это знали, что нынешнее отчаянное состояние было связано с бегством наших слуг. В полном составе они скрылись накануне ночью, забрав с собой все бурдюки с водой, за исключением частично наполненных фляг, которые находились в нашей палатке и походном ящике, и тех, что я всегда ношу прикреплёнными к поясу. Они могли бы поступить и хуже: например, убить нас. Впрочем, я не намерена объяснять их мягкость сердечной добротой. О силе и свирепости Эмерсона ходят легенды; многие из простых туземцев верят, что он обладает сверхъестественными способностями. (Да и у меня есть определённая репутация — Ситт Хаким^[5], раздатчица таинственных лекарств.) Так что вместо того, чтобы бросить нам вызов, они просто смылись глухой ночью. Кемит утверждал, что был выведен из строя, когда попытался помешать им, и в доказательство этого демонстрировал огромную шишку на голове. Не могу объяснить, почему он не присоединился к мятежникам: возможно, преданность — хотя он был обязан нам не больше, нежели другие, ранее трудившиеся на нас, — а возможно, ему просто не предложили --">