Йорген Брекке - Царствие благодати

монахов вроде тебя смотрит косо. Будешь умником, если сойдешь до того, как лодка причалит к Фосену, там наверху.

— У меня на то есть свои причины. И вообще никаких дел иметь не желаю с тем, кто отверг святую веру Христову. Поверь, я таких в немецких землях навидался, — с чувством произнес монах и пообещал щедро заплатить и за поездку, и за то, что, вопреки безбожию своей госпожи, штурман возьмет на борт доброго христианина.

Выйдя из лавки, он отправился закупить все необходимое для дальнейшего путешествия: добротную суму из кожи, немного вяленого мяса и несколько бутылок вина. На обратном пути он снова заглянул к торговцу, купил вяленой рыбы и положил ее в суму. Торговец, кстати, сообщил, что со штурманом договорился и теперь можно устраиваться куда-то на ночлег. Лавочник объяснил ему, где искать постоялый двор.

— А тамошние хозяева хорошо знают город? — спросил монах, выходя из конторы.

— Нет в Бергене человека, ни живого, ни мертвого, о котором хозяйка не знала бы всех сплетен, — ответил хозяин лавки и чуть не угодил насмешливым плевком в лежавшую перед ним большую связку отличнейшей вяленой рыбы.

Лавочник сказал правду. Хозяйка постоялого двора обожала сплетни.

В ее рассказах о цирюльнике ничего нового для монаха не оказалось, и он слушал вполуха. Все, что он хотел знать, — это где обретается ножевых дел мастер. Хозяйка пересказала ему все смехотворные слухи, ходившие по городу — иногда полуправду, иногда и того меньше, — и между делом сообщила достаточно, чтобы завтра утром он смог найти дорогу к цирюльнику. Теперь он знал, где ждет его дело, ради которого он приехал. Он совершит задуманное рано утром. Но не слишком рано. Когда план будет выполнен, важно уехать из города как можно скорее, а час отплытия лодки уже известен.

Ночью монах лежал в нанятой комнате: розарий^[4] скользил между пальцев, пока он размышлял о семи радостях Марии, бормоча «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся» и «Славу». По обветшалому деревянному дому гуляли сквозняки. Осень приносила в Берген промозглые ночи, и холод просачивался в каждую щель. Ночь будет бессонной.

Он вышел на бергенские улицы еще до первых петухов. Иней белым налетом лежал на дерновых крышах, а лужи, оставшиеся после вчерашнего дождя, покрыла тонкая ледяная корка. Он поплотнее укутался в плащ и двинулся вперед, следуя полученным накануне от хозяйки приметам. Они оказались точны.

Когда он пришел на место и открыл дверь в темный зал, где цирюльник обслуживал клиентов, знаменитый мастер уже точил свои ножи. Было рано. Еще никто не приходил, чтобы побриться, пропустить стаканчик пива и поболтать, как это обычно бывает в подобных заведениях. Монах переступил порог, но капюшон с головы не снял.

— Сдается мне, ты ошибся дверью, — сказал цирюльник. — Здесь ничего не делается бесплатно, да и кладовка у меня пуста, как это ни прискорбно.

Монах не пошевелился и продолжил рассматривать собеседника, пряча лицо в тени капюшона. Цирюльник так его и не узнал. Пожалуй, ничего удивительного. Много воды утекло с тех пор, как они виделись в последний раз: теперь он уже не тот мальчишка, которым был когда-то.

— Я пришел не за едой и не за твоей работой, — сказал монах.

Цирюльник отложил нож, который точил, на стоявший перед ним столик. Там уже находился целый набор ножей — у каждого свое назначение. И каждым из них мастер владел в совершенстве. Это сейчас он только ровняет бороды и вскрывает нарывы. Разве что иногда позовут на пристань отрезать сгнившую ногу какому-нибудь моряку. Время великих деяний прошло. Прежде чем уползти в этот одинокий город на краю света, там, на юге, в Падуе, он был личным ассистентом самого мессера Алессандро. Многие из удивительных открытий мессера Алессандро о строении человеческого тела сделаны его руками. Много ночей провели они вместе, тайком склоняясь над смердящими останками преступников: цирюльник с ножом, а мессер — с пером и пергаментом. Сам монах был тогда маленьким мальчиком, ему разрешали лежать под прозекторским столом, слушать и нюхать, пока он не засыпал и цирюльник на руках не относил его в кровать. Вид ножей разбудил в нем детские воспоминания. Запах дерева и только что наточенных ножей, почти неслышный в вони гниющих людских тел.

— Если не еда, то ведь что-то же тебе от меня нужно, — заметил цирюльник.

— Верно, — отозвался монах. И сделал выпад. Кулак достиг цели, --">