Наталья Хабибулина - Черная химера

таланту найдется применение и в тех условиях! – Дубовик говорил жестко и громко, будто гвоздями вбивал слова в голову арестованного.

Кураев тяжелым взглядом посмотрел на подполковника:

– Дайте закурить! Да и снимите вы, эти чертовы наручники – никуда не убегу! Некуда и незачем уже бежать! Правильно ты, подполковник сказал: мой билет уже куплен!

Глава 19.

– Да, я работал хирургом, но повредил руку, и это оказалось мне на руку, простите за тавтологию, я перешел в терапевтическое отделение. К тому времени отец написал, что обязательно будет война с Россией. Мне он посоветовал особо свой талант не афишировать, чтобы потом легче было скрывать свое истинное лицо. Перед самой войной я, по настоянию матери – Анастасии Лопухиной, – пояснил он, перехватив вопросительный взгляд Дубовика, – переехал в К***. Но руку надо было оперировать, иначе от меня не было бы никакого толка. Мне посоветовали обратиться к Берсеневу. Так мы с ним и познакомились. Операцию он сделал блестяще, рука работала, как новая. Но об этом я никому не говорил. При мне всегда была справка от Берсенева, что я непригоден к воинской службе. Таким образом, когда началась война, я остался на работе. Перед этим приехала мать и устроилась работать в клинику. Ещё раньше по её доносу был арестован заведующий – еврей. Таким образом, для отца освободилось место. Кстати, у матери был какой-то знакомый в министерстве, поэтому она знала, кого сюда пришлют. Это был доктор Шнайдер. По дороге в К*** она его перехватила и застрелила, забрав все документы. Так отец стал Шнайдером. То, что он не был врачом-психиатром, не мешало ему руководить клиникой – он от рождения имел прекрасный организаторский талант. Кроме того, ему помогали в этом и труды нашего фюрера. Психиатрию же он изучал на ходу. У него была феноменальная память, поэтому никому и в голову не приходило считать его человеком, далеким от медицины.

Когда пришли немцы, они помогли отцу устроить в клиники нужную нам операционную и лабораторию, так как старая была почти непригодна для наших экспериментов. Немцы привозили нам военнопленных, на них мы и проводили операции. Но всё было напрасно, Каретников, этот папенькин недоумок, не мог ничем толком нам помочь. Только болтался под ногами. Shit! – на лице Кураева появилось брезгливое выражение.

– Да, «любите» вы своего братца, – едко заметил Дубовик.

Кураев проигнорировал это замечание и продолжил:

– Когда немцы отступили, отец резко сдал. Он понял, что теперь станет гораздо сложнее заниматься экспериментами. Но в клинике расположился госпиталь, и тогда отец решился на новые опыты. Он уговорил Шаргина, вернее, убедил того в том, что все наши операции проводятся только во благо раненным солдатам. Кое-что нам удалось сделать, чтобы Шаргин нам поверил. Отец, повторюсь, не будучи психиатром, был прекрасным психологом. Все удалось. Мы по-прежнему делали операции, но у наших подопытных почему-то начинались головные боли. Я много лет спустя понял, что мы выключаем память искусственно, а она после операции начинает регенерировать. Происходят очень серьёзные физические процессы, вызывающие такие боли. А также я понял, что все наши усилия бесполезны, а теория отца – просто химера! – Дубовик при этих словах многозначительно посмотрел на своих товарищей – Кураев повторил слова профессора Белых. – Да, микросхему я вживлял ювелирно, не задевая даже самых мало-мальски важных центров, но импульсы, посылаемые испытуемому, мозг не воспринимал! Микросхема была просто несовершенна для человеческого мыслительного аппарата! Я попытался доказать это отцу, но он был совершенно помешан на своей идее создания «швайгера» – это…

– Мы знаем, что это значит, продолжайте!

Кураев хмыкнул.

– Возвращать память у отца получалось куда как лучше! Но он твердил одно: «Я не мог ошибиться, надо работать!» Каретников потел над созданием новых микросхем, но у него мало, что получалось. Shit! – опять повторил он грязное слово. – Отец злился, а потом решил вопрос довольно оригинально: кто докажет ему состоятельность его открытия, тот получит всё! Правда, Каретников не знал, что я его брат, и был совершенно уверен, что всё достанется ему. Я не спешил его переубеждать. Почему, объясню позже, – он снова попросил закурить. Взяв зажженную папиросу, жадно затянулся и на некоторое время замолчал.

– Что было потом с раненными?

– Их выписывали, чтобы Шаргин ничего не заподозрил. В --">