Юзеф Янушевич Принцев - Особое назначение

встречающуюся у других надпись внизу страницы: «Исправленному верить».

«Закон — это прежде всего порядок!» — любил повторять Тимохин чью-то запомнившуюся ему еще со студенческих времен фразу.

Вот и в этот город он приехал загодя, не отгуляв положенного отпуска, и было тому несколько причин. Еще не была отремонтирована выделенная ему квартира, и проследить за этим он хотел лично, необходимо было получить контейнер с вещами, который вот-вот должен был прибыть, а главное — уходил на пенсию начальник следственного отдела, старый его однокашник еще по милицейской школе, на место которого и был назначен Тимохин, уходил по болезни, и, хотя было решено, что он будет дорабатывать до окончания тимохинского отпуска и уже тогда сдаст ему дела, Тимохин посчитал обязательным присутствовать при его торжественных проводах. Семью он пока с места не срывал. Младший сын кончал седьмой класс, старший уходил в армию. Надо было, конечно, дождаться и проводить его, но Тимохин считал это излишним. Все нужные слова были сказаны, а толкаться в толпе у сборного пункта или, еще того хуже, на вокзале и смотреть на подвыпивших парней с гитарами и виснувших на них девчонок Тимохин позволить себе не мог.

Город Тимохину понравился. Родился он на Вологодчине, службу в армии проходил неподалеку, милицейскую школу кончал под Ленинградом, там же потом и работал. Редкие отпуска предпочитал проводить в родной деревне, помогая родителям по хозяйству, так что теплом и солнцем избалован не был. А город, куда он теперь получил назначение, был южный, приморский. Не курорт, не Сочи, а крупный промышленный город с известной на всю страну судоверфью. Когда-то чуть ли не половина города считала себя корабелами, профессия эта передавалась из рода в род, от дедов к внукам, но с годами не то чтобы захирела, а растворилась в множестве других, появившихся по мере того, как город строился, разрастался, обзаводился всевозможными НИИ и высшими учебными заведениями. Просыпался Тимохин рано, как, впрочем, и все в этом южном городе. Шел пешком через центр и, миновав крепкие, довоенной постройки, дома с витринами магазинов, садился в трамвай, увозивший его на самую окраину, к морю. На берегу вверх днищами сушились просмоленные баркасы, на каменном молу уже успевшие загореть мальчишки шумно радовались каждому выловленному бычку, низко над водой с криком летали чайки, высматривая добычу.

Море было похоже на арбуз. Белополосое у кромки прибоя, синее чуть подальше и черное на глубине. Пенная полоса прибоя накатывалась к самым ногам Тимохина, облизывала песок и прибрежную гальку, лениво отступала обратно в море, унося с собой мелкие камешки. Как только волна уходила, притаившийся между галькой краб суетливо выбирался из своего убежища и карабкался выше, где галька была покрупней, и, зарываясь в песок, пережидал следующий накат волны, чтобы потом найти еще более надежное пристанище.

Тимохин усмехнулся, поймав себя на мысли, что, следя за притаившимся крабом, невольно подумал о запыленной папке, лежащей в самом дальнем углу шкафа в его служебном кабинете. Сдавая дела, старый его друг и однокашник Василий Данилович Шульгин небрежно отодвинул ее в сторону и сказал: «Полная безнадега! Шесть лет во всесоюзном розыске — и ни слуха ни духа!»

Когда все формальности были закончены, а ряд неотложных мероприятий по не завершенным еще делам обсужден, Василий Данилович вынул из ящика письменного стола электробритву, мельхиоровый подстаканник, сложил в портфель, щелкнул замками, прошелся по кабинету и, постояв у окна, сказал: «Все. Уступаю кресло. — Помолчал и добавил: — На официальные проводы не приглашаю. По службе обязан присутствовать. А вечером прошу ко мне домой. Отметим невеселое это событие. В узком кругу. И вообще... Не забывай. Может, еще пригожусь». И вышел из кабинета.

Потом завертелась текучка дел, а когда немного отпустило, Тимохин разыскал в шкафу ту самую папку и перелистал ее. В розыске был объявлен Алексей Рыскалов, совершивший побег из колонии строгого режима. Тимохина удивили отсутствие воровской клички в ориентировке — первая судимость? — и молодость осужденного. В момент побега Рыскалову едва исполнилось девятнадцать лет. Но почему строгий режим? Особо опасное преступление? В уголовном деле значилось: ограбление и поджог дачи, а с фотографий в анфас и в профиль смотрел на Тимохина остриженный наголо паренек с открытым лицом и растерянными глазами. --">