Татьяна Юрьевна Лисицына - Подсказка из прошлого (СИ)

еще и без платка. Но даже если кто и смотрел на меня с неодобрением, мне было все равно. Какие-то неясные образы роились в моей голове, которые я пыталась ухватить, но у меня ничего не получалось. Ноги поднесли меня к иконе Богоматери, и мои губы послушно зашевелились. Поймав себя на этом, я вновь испытала потрясение. Я не верила в Бога и не знала слов молитвы «Отче наш». Тем более на русском языке. Я наблюдала за собой словно со стороны, и моя рука, отдельно действующая от меня, привычно перекрестилась.

Я поймала себя на том, что почувствовала слезы на щеках. Не помню, когда я плакала последний раз. Что-то происходило со мной. Но все это уже было, было когда-то.

— Мы закрываемся, — услышала я голос и открыла глаза.

Передо мной старушка в платочке. Захваченная в плен новыми ощущениями, я не слышала ее шагов. В выцветших голубых глазах светились доброта и понимание. Я почувствовала, что она верит в Бога. Верит по-настоящему.

— Приходи завтра с утра на службу, — тихо сказала она. — А потом на исповедь. Покаешься, легче будет. Только не ешь ничего с утра.

Я молча кивнула, зная, что приду сюда еще не раз. Вышла на улицу и снова направилась к особняку, пытаясь разобраться, что же со мной происходит. Зазвонивший телефон вернул меня в реальность.

— Элоиза, ты уже на месте? — услышала я голос отца. Связь была такой хорошей, словно он говорил не из Парижа, а находился на соседней улице. — Как долетела? Как гостиница? Тебя поселили в том люксе, который я заказывал? — не слушая моих ответов, он как обычно забрасывал меня вопросами, на которые сам и отвечал. Такая форма общения сложилась еще с детства.

— Да, все хорошо.

— Хотелось бы мне знать, что там может быть хорошего, в этой Москве? — проворчал он. — Номер хотя бы чистый? А то у русских никакого сервиса.

— Да, конечно.

Ненависть моего отца к России меня поражала. Мой дед, Петушинский Федор Васильевич, умер, когда отцу было десять лет, и его воспитанием занимался дядя, Петушинский Сергей Федорович, который до конца своей жизни сохранил обиду на Степана, не мог понять, как младший брат осмелился пойти против семьи и всем сердцем принять революцию.

— Завтра позвони адвокату и постарайся прижать этого подлеца к ногтю. У него нет никаких прав.

— Да, хорошо.

— И будь, пожалуйста, твердой. Ты вечно мямлишь. В конце концов, ты моя дочь. Единственная наследница нашей империи. Помни об этом.

Отец бросил трубку, а я, не дождавшись зеленого сигнала, перешла дорогу. Прошлое исчезло. Я снова была Элоизой, знавшей французский лучше своего родного языка. Зато закончилось раздвоение. Отцу, как всегда, удалось вернуть меня с небес на землю, вновь напомнив, какое я ничтожество.

Я подошла к особняку и стала изучать табличку. Музей писателя Александра Конькова. Часы работы. Конечно, музей давно закрылся, если, вообще работал. Неожиданно к ограде с той стороны подошел молодой человек. Наверно, он стоял где-то поблизости, судя по тому, что его сигарета оказалась почти выкурена.

— Здравствуйте, — молодой человек улыбнулся. — Я заметил вас, когда вы подходили сюда еще первый раз. — я удивилась, не зная, как реагировать на то, что за моим странным поведением кто-то наблюдал. — Куда вы потом пошли?

Он говорил так, словно мы были знакомы, и мне это показалось странным. Я внимательно посмотрела на него. Русые волосы спускались на лоб кудрявой челкой, большой нос правильной формы, легкая, как любят говорить сейчас, сексуальная небритость. Черная выглаженная футболка обтягивала широкие плечи.

— Ходила в церковь, — ответила я.

— Вы откуда приехали? Акцент у вас.

— Из Франции.

— Долго учили язык?

— Нет… — я замялась. Не хотелось рассказывать о себе. — Некоторые мои родственники жили в России.

— Простите. Я не буду задавать вопросов. Только один, — он засмеялся, и я почувствовала, как губы против моей воли тоже складываются в улыбку. — Вам, наверное, понравился этот дом, раз вы вернулись.

— Он необычный. Жаль, что закрыто. Я бы с удовольствием зашла внутрь. Ну, может быть, приду завтра.

— А хотите, — в его голубых глазах засветился озорной огонек, — Хотите, я проведу вас сегодня?

— Вы… меня…? Но как?

Он усмехнулся.

— Считайте, что я сторож этого музея, — он открыл калитку. — Проходите. Только для вас и сегодня: персональная экскурсия.

Я замешкалась. Как-то все это было странно. Зачем он это предложил? А не убьет --">