Евгения Михайлова - Имитация страсти

вернуться, или нет. Мальчики обычные, но не очень похожие на американских малышей – уверенных, коммуникабельных, здоровых и веселых. Эти были довольно робкими, слишком бледными и худыми, на мой взгляд, детьми. Возможно, в доме царит культ модельной диеты, чтобы у Василисы не было соблазнов.

Этот день у меня был еще нерабочим, я даже без вещей приехала. Поэтому Василиса отправила детей гулять, а мы с ней продолжали болтать обо всем. Она предложила перейти на «ты». В доме были еще кухарка и горничная.

– Вася, – спросила я. – Для тебя принципиально, чтобы детям готовила кухарка? Я это к тому, что хорошо знаю полезную и вкусную детскую кухню, могла бы иногда побаловать мальчиков.

– Да ради бога, – равнодушно сказала Василиса. – Если тебе охота.

Она неплохо говорила по-английски. А ее русский язык выдавал все: и взросление в специфической среде российского «ниже среднего класса», и отсутствие высшего образования, и довольно низкий культурный уровень в принципе.

Проще говоря – откровенные провалы в невежественность у человека со способностью приспосабливаться к среде и довольно живым умом. Василиса показалась мне не злой, не мелочной, но и не доброй. Доброта – это сознательная, глубокая категория зрелой личности. Василиса такой не была. И один момент меня в этом убедил окончательно.

Мы говорили на ее любимую тему – о моделях и сказочных перспективах их судеб. И я сказала какие-то хорошие слова о Наталье Водяновой. О ее благотворительности, об облике инфантильной девочки-подростка, одаренной поэтической и романтической сексуальностью роковой женщины.

Василиса вспыхнула, наговорила гадостей и о Водяновой, и о ее муже. В результате надулась и смотрела на меня подозрительно и с раздражением.

Я поняла, что нашла ее главную болевую точку. Ее апломб, заносчивость, самовлюбленность постоянно натыкаются на страх разоблачения. Она боится, что люди видят ее вовсе не такой прекрасной, какой она пытается перед ними выглядеть. Это значит, в ее присутствии других можно только ругать, ее хвалить – и все будет в порядке.

Я провела там много часов в тот первый день, а хозяин так и не появился, хотя он был дома. Так сказала Василиса, а кухарка, уточнив у нее, что ему отнести на обед, повезла к его двери сервировочный столик. На нем бутылок было больше, чем тарелок.

Он

Я приехала с вещами через день, устроилась в отведенной мне комнате на втором этаже, рядом с детской. Мальчики опять тихо, практически без звука сидели у себя, складывали какие-то кубики, не разговаривая даже друг с другом.

Это были дети, уверенные в том, что они никому не интересны, в том, что их главная задача – не причинять взрослым неудобств.

Василиса, при полном параде, пила в гостиной кофе.

– Ксения, – сказала она мне. – Присядь, выпей со мной кофе, потом можешь сходить на кухню – нормально поесть. Хочешь, Маше скажи, чтобы тебя покормила. Хочешь, сама сделай то, что любишь. Можешь, как собиралась, и ребятам что-то приготовить. Я надолго.

И она перечислила дела на этот день. Главным была консультация у пластического хирурга. В зависимости, как там пройдет, показ мод известного дизайнера, список магазинов. И, что характерно, ни одной встречи с подругами, как обычно бывает у праздных богатых дам.

– Не представляю, зачем тебе пластический хирург, – сказала я, тонко намекнув на то, что она – практически совершенство.

На самом деле у Василисы была пусть и стандартная, но вполне завершенная внешность. Именно умеренность, жесткость, отсутствие ярких излишеств были ее достоинствами, как в архитектурном строении.

– Да ладно, – кокетливо отмахнулась она, оценив комплимент. – Ты просто не представляешь себе, как это бывает. Прожить почти тридцать лет без еды, без груди, без зада. Чувствовать себя просто вешалкой для самого узкого платья. Это одни разговоры, что нами все восхищаются. Конечно, когда ты стильно одета, накрашена как надо, да еще длиннее всех в зале, даже мужиков, это вроде даже шикарно. А потом в постели тебе любая пьяная скотина скажет, какая ты страшная и костлявая, как у него на тебя не стоит. И все лишь для того, чтобы не заплатить. И тебе жить не хочется, а надо вставать и опять маршировать на тридцатисантиметровых каблуках по подиуму. Мне нечем было кормить детей – ни молока, ни того места, где оно могло бы поместиться. Мне больно сидеть на своих костях. А собственный муж пялится на фото голой Мэрилин Монро – с ее --">