Андрей Сергеевич Терехов - Бумеранг

превратили в монстра, сестру обошли стороной. Наверное, хорошо, что есть такие люди – люди, которые не сломаются, сколь бы страшно не было.

Я выдаю себе очередную самопощечину. Хватит, прошлое, изыди.

Но откуда же тело?

В ближайшей деревне обнаруживается козье молоко, козьи шарики, козий сыр, козьи сапожки. Запаски? Нет, никаких запасок. Разве шо от трактора.

– Не подбросите до Черной речки? – спрашивает деловитый мужчина. Костюм; немного шатен, немного седой; на вид лет сорок. Актер? Историк? Прохвост? Да, явно последнее.

– Нет, боюсь, это не самая лучшая идея.

Прохвост саркастически улыбается – так, наверное, улыбаются еноты с высшим образованием, когда тащат у вас из-под носа еду.

– Боитесь?

– Не то слово, – я киваю несколько раз для верности.

– Меня?

– Себя.

– Я взрослый мальчик, который может помочь в Черной с колесом.

Ладно, возьмем, на енота похож.

Мы оставляем деревню позади, и попутчик расслабленно вытягивается. Иногда он принюхивается и недовольно морщит нос.

– Я тут страховку на дом делал.

– И как? – видите, я сама вежливость.

– Не страхуется.

– Печально.

Дорога круто взбирается на холм – там стена облаков и порой выглядывает бледное, как пастила, солнце. Я скупо улыбаюсь.

"Мертв по прибытии". Нуар-фильм пятидесятых, переснят в восемдесят восьмом. И? Может быть, шифр? 1950 и 1988. Эм. 38 лет разницы.

Нет, бред.

Зайдем с другой стороны: способ убийства.

Лайза и Кровавые Сестры – дрель и бензопила, авторские подписи – гербарии. Эта троица еще постоянно ссорится об авторских правах и ненавидит меня из-за хорошей внешности. Женщины – страшная сила.

Дмитрий Темкин использует опасную бритву; подпись его – смерть в ванной и слова на запотевшем зеркале.

Валет – душитель, он обычно бросает карты на тела. Однажды мы подрались из-за жертвы. Ну да, с кем не бывает.

Олег Суворов использует паяльник, ему даже без "подписей" узнаешь.

Константин Бенкендорф – вот этот чудик как раз отравитель, только жертвы – женщины, похожие на Константинову мать.

Полинезиец – людоед, рядом с трупами всегда чек и чаевые.

Бенкедорф? Мы с ним никогда не ладили, и Костя как-то сказал, что у меня глаза его матери. Брр!

Остальные члены клуба? Всего около двадцати человек.

И Виктор. Был. Он сильно отличался от всех – потому что использовал одних психов для убийства других. В клубе из-за этого Виктора боялись.

Я вспоминаю, как сжигала его тело на задворках спального района. Шел дождь, и настроение было паршивое, и приходилось без конца подливать керосин.

Самый близкий человек.

Нежный любовник.

Учитель.

На прощание Виктор оставил записку, где раскаивался в преступлениях и в моем "обращении". Такие же послания он разослал всем своим жертвам. Помню, я изорвала бумажку в клочья и той же ночью покалечила троих идиотов.

– А что с машиной? – прерывает молчание мужчина. – Тяжеловато идет.

– Мусор.

– Не выбрасывается?

– Не кантуется.

– Печально, – зевает он. – С… б… ну и погода сегодня, да?

Я долблю ногой в тормоз.

Правило сорок второе поездки со мной – никакого мата.

– Жаба весит триста сорок грамм минус две семнадцатых жабы, – я произношу каждое слово медленно, как в школе для идиотов. – Сколько весит жаба? Только быстро, я спешу.

Мужчина несколько раз моргает. Мимо с яростным ревом проносится дальнобойщик, и окна обдает волной коричневой жижи.

– Разве может быть две семнадцатых жабы?

– Ну, не знаю, ножки там, бородавки.

Кадык "енота" судорожно поднимается и опускается.

– Триста… триста сорок? Да?

Я нажимаю на спусковой крючок. В багажнике мест больше нет.

Сто шестьдесят шесть минут, у меня проколоты две шины. Небо чуть светлое, чуть пасмурное – оттенка плесневелой сливы. Я решаю, что из-за стресса можно дать слабину и послушать "Гарпунов".

– Е-хо-хо-хоо! – ревет саксофонист на концертной записи и выводит первые ноты "Реквиема си-минор для трубы".

В багажнике теперь трое, еще двое пристегнуты на

--">