Татьяна Александровна Бочарова - Соло для влюбленных

ногами-тумбами, была ее соседкой по лестничной площадке. Она сладко улыбнулась беззубым ртом, однако маленькие, глубоко посаженные глазки цепко рассматривали Ларису с головы до ног.

– Красавица наша приехала! – елейно пропела старуха, кивая проходящей мимо девушке. – Чего ж в такое пекло в город? Завтра же выходной. Отдыхала бы в холодке, а то здесь не продохнуть.

– Работа, Галина Степановна, работа, – улыбнулась Лариса в ответ, – расслабляться некогда.

– Ну, с богом, раз работа, – согласилась бабка, вздыхая.

Обольщаться насчет соседкиной доброжелательности не приходилось. Лариса отлично знала: как только она скроется в лифте, обе старушенции тотчас самозабвенно начнут перемывать ей кости, называя уже не красавицей, а хорошо еще если только сукой и потаскухой.

Ларису это нисколько не волновало. За пять лет работы в театре она выслушала много гадостей – не только от мужа и родителей, но и от лучшей школьной подруги и годами проверенной институтской компании. Дружба с Полинкой постепенно сошла на нет, однокурсники-вокалисты один за другим перестали звонить. Павел был последним в этой цепочке. После его ухода Лариса окончательно смирилась с тем, что ее пристрастие к «Опере-Модерн» вряд ли будет оценено по достоинству кем-то, не имеющим отношения к театру. Поэтому последние полтора года она общалась лишь с членами лепеховской труппы – теми людьми, у кого находила понимание.

Пустая квартира встретила Ларису духотой, хотя все форточки были открыты настежь. Она скинула в коридоре увесистую спортивную сумку, сняла удобные босоножки на низкой платформе, которые надевала, когда приходилось вести машину, и босиком прошла на кухню. В холодильнике стояла запотевшая бутылка минералки. Она налила полный стакан, подумав, набросала туда кубиков льда из морозилки и с наслаждением сделала пару глотков. Но, спохватившись, что от холодного заболит горло, вытащила из кухонного шкафчика длинную соломинку и, продолжая через нее потягивать освежающий напиток, отправилась в ванную.

Дикая жара и дорога вытянули из Ларисы все силы. Она сняла промокшую от пота одежду и встала под прохладный душ, с удовольствием ощущая, как упругие струи прогоняют из тела усталость. Так она стояла до тех пор, пока к ней не вернулась всегдашняя бодрость и окончательно не утихла боль в виске. Тогда Лариса сделала воду погорячей, взяла с полки шампунь и принялась намыливать длинные пепельно-русые волосы.

Из душа она вышла раскрасневшаяся, полностью расслабившаяся и абсолютно спокойная. Черт с ней, со ссорой на даче! Она не будет об этом думать. Ни об этом, ни о злобных старушенциях у подъезда, ни о переставшей звонить Полинке и тоскливой тишине в пустой квартире по вечерам. Она сделала свой выбор и ни о чем не жалеет.

Лариса принесла с кухни большое красное яблоко и, уютно устроившись с ногами в кресле, с аппетитом принялась есть. Рядом на столике затренькал телефон. Лариса сняла трубку:

– Я слушаю!

– Ларка! Ну наконец-то ты приехала! А то я весь вечер трезвоню, и все без толку, – как всегда, громкий и веселый голос Милы грянул Ларисе в ухо. – Как доехала? Машина не встала? Страшная жара! Я просто таю, как шоколадка, – Мила продолжала тараторить без остановки, не дожидаясь ответных реплик.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Мила Калитина, меццо-сопрано и ныне единственная Ларисина подруга, отличалась излишней многословностью, а попросту говоря, болтливостью. Качество это, однако, ничуть ее не портило, а скорее, наоборот, очень шло. В свои тридцать два Мила имела внешность подростка – мальчишеская, узкобедрая фигура, короткие пегие вихры, озорно вздернутый нос. И ровно сто слов в минуту. Лариса улыбнулась трубке:

– Да, жара кошмарная. Я доехала, как в страшном сне. Ты-то как?

– Я-то? Как всегда, в полном порядке. Что мне сделается? Готовишься?

Мила имела в виду завтрашнюю репетицию. Конечно, надо бы подготовиться, попеть партию или хотя бы проиграть ее на фортепьяно. Но пока что у Ларисы не хватало на это сил. Может быть, потом, попозже, вечером…

– Готовлюсь, – не моргнув глазом соврала Лариса и откусила от румяного яблочного бока.

– Молодец, – завистливо вздохнула Мила, – а я что-то никак себя собрать не могу. Опять с Сережкой разругались. Так наорала на него – аж охрипла. Как завтра петь буду?

Сережка был Милиным сыном, рожденным ею в очень юном возрасте, всего семнадцати лет от роду. Она с ним ссорилась и --">