Галина Владимировна Романова - Большие проблемы маленькой блондинки

сейчас детей на линейку. Отстоит положенные сорок минут. Потом немного пообщается с другими родителями. Причем ровно столько, чтобы не прослыть мамашей-подхалимкой. Витюня строго-настрого предупредил — не сметь. А потом в машину и домой. Ребята велели их не ждать. Они после линейки пойдут к подшефным ветеранам, потом за учебниками, а потом…

От звука поворачиваемого в замке ключа Жанна едва устояла на высоченных каблуках.

Явился, называется! И это когда?! Когда детей пора в школу поднимать. Да еще… Да еще, кажется, в хлам пьяный!

— О-о-о, супруга! Привет… Прекрасно выглядишь. Ты куда-то собралась или только вернулась? — Евгений с трудом переступил порог собственной квартиры и, забыв вытащить ключ из замка, принялся пинать дверь ногами, пытаясь ее закрыть. — Чертова дверь! Жанка, закрой, а! Будь человеком.

Она-то всегда старалась быть человеком. Всегда, в отличие от него. И понимающим, и добрым, и всепрощающим. А что взамен? Взамен блудливая паскудная рожа, да к тому же пьяная.

Жанна вытащила ключ из замка, заперла дверь и, не снимая босоножек, поволокла Евгения в спальню. Там она с силой швырнула мужа на еще не убранную кровать, закрыла плотнее дверь и с брезгливостью зашипела:

— Что ты себе позволяешь, гад такой, а?! Ты мог бы хотя бы сегодня детей проводить на линейку?! Чего тебе стоило прийти пораньше?! Неужели так трудно?! Ты мог?..

— Мог, — пьяно отозвался Женя, вальяжно развалившись на их супружеском ложе и поглядывая на жену из-под полуопущенных припухших век. — Мог! Но не пришел! Я скотина, знаю! Гад, скотина, ублюдок, гнида… Как меня еще можно назвать, дорогая? Твой словарный запас, видимо, за минувшую ночь очень сильно истощился, поскольку я четырежды принимался икать до судорог! Не иначе ты меня тут костерила!

И он принялся дурашливо изображать, как икает. Изображал, а сам раздевался. Сначала стянул с себя пиджак. Дорогой, между прочим. Результат ее трехдневных бдений у одного из городских бутиков в ожидании сезонных скидок. Потом рубашку, которая наверняка, как всегда, пропахла чужими духами. Следом брюки, носки… трусы.

— Ты чокнулся, да?! Лезь немедленно под одеяло, ну!!!

Жанна в панике прижала дверь своей спиной, на случай, если детям вдруг заблагорассудится к ним вбежать. Обычно они этого не делали, когда знали, что отец дома, но они же не знали, что он вернулся. А шпингалет вторую неделю болтался на одном гвозде: починить-то некому.

— А я, может, не хочу под одеяло. — Женя лег поверх одеяла. — Я, может, жену свою хочу! Имею я право желать свою жену, а, Жанка? Имею! Ты же не можешь меня лишить права трахнуть тебя? Не можешь! Иди сюда, иди. Глянь, какая ты у меня конфетка, залюбуешься просто. И где мои глаза? И чего я дома не ночую, не знаешь? А я тебе скажу, Жанка! Скажу, а ты поверь…

Все! Слушать дальше она не могла, потому как дальше начинались сплошное вранье, цинизм, а иногда и оскорбления в ее адрес. То она холодная, то надменная, то уставшая, то невеселая, а ему теплых и счастливых подавай. Он же не виноват.

— Женя, я иду будить детей. Влезь, пожалуйста, под одеяло, — попросила она тихо-мирно, не забывая ни минуты о том, что уже успела накраситься и реветь после этого как-то неумно. Поправляй после этого макияж не поправляй, Сушилина все равно заметит следы слез. — Ты поспи, а я пойду.

— Куда? — остановил ее повелительный окрик мужа. Под одеяло Женя все же влез и даже укутался почти по самые глаза.

— Отвезу детей в школу. Потом вернусь, — поспешила она добавить. — А ты поспи.

— Ладно, Жанна… Ты прости меня. — Вот это было полнейшей неожиданностью. А муж продолжил удивлять Жанну: — Я скот, я это и сам осознаю. Как покатилось все по дурацким накатанным рельсам, так… Короче, стоп-кран некому было сорвать. Ты же у меня терпимая! Другая давно бы уже по роже надавала.

— Я не умею, — прервала она, изо всех сил борясь со слезами. Уж лучше бы орал или оскорблял, чем каялся. — Я не умею скандалить и драться, Жень, ты же знаешь.

— Знаю, — пробормотал он и неожиданно глянул на нее такими страшными глазами, что она снова едва на ногах устояла. — Прости меня, жена! Прости и возвращайся поскорее. Мне нужно с тобой очень серьезно поговорить.

Не захочешь, перепугаешься. Если бы не линейка, если бы не последний день занятий в школе, осталась бы прямо тут же, и разделась бы, и под одеяло к нему влезла бы, и…

Но нельзя. Если еще и она детей сегодня кинет, то совсем плохо будет. Ее --">