Григорий Симанович - Клеточник, или Охота на еврея

любимым делом. Грохот и абсурд взбалмошной жизни, творившейся за окнами его кабинета и на экране телевизора, блаженно приглушался ощущением внутреннего покоя. Он оставался погруженным в свои тихие игры со словом. Ничто не отвратило народ от пристрастии к заполнению буквочками максимального количества клеточек.

Не скопив особых богатств, Фима, тем не менее, вскормил и выучил сына, имел автомобиль «Жигули» последней модели, уютно обставленную квартиру и еще кое-что за душой.

Он по-прежнему давал школьником уроки, составлял, уже с помощью компьютера, кроссворды, позволяя себе авторскую подпись лишь в двух солидных СМИ, сотрудничал с редакциями телевизионных игр, издал энциклопедию «Игры слов» и считался в узком кругу посвященных весьма почтенным специалистом в этой области развлечений.

Он умудрился не нажить себе врагов. Его уважали конкуренты. Его покладистый нрав в сочетании с крайней осторожностью, безграничной компетентностью и профессионализмом отводил его, как надежный лоцман, от опасных рифов. А мелкие неприятности — у кого ж их не бывает…

Юбилейный день выпал на субботу, 20 апреля. Утреннее солнышко, нечастый апрельский гость столицы, приветствовало Ефима Романовича Фогеля в просвет оливковых штор его уютной спальни — она же кабинет. «Как обещало, не обманывая, проникло солнце утром рано косою полосой шафрановою от занавеси до дивана…» — начал было про себя декламировать Фима, но осекся, вспомнив, что это стихотворение обожаемого Пастернака приводит лирического героя на кладбище, о котором в такой день думать вовсе не хотелось.

Хотелось поваляться и повспоминать. Но привычка вставать рано и нестерпимый аромат кофе, доносившийся из недр квартиры, вогнали Фогеля в махровый халат и препроводили на кухню.

Юлька.

(«Это ты, моя славная девочка, с двумя островками сединок на висках, слегка округлившимся лицом, милыми морщинками у глаз и от уголков рта, — ты входишь ко мне, раскрыв объятья! Любишь меня, пентюха, все эти тридцать пять лет. Пусть уже другой, безмятежной, родственной, материнско-сестренской, опекающей, благодарной, дружеской любовью, — это ты, моя милая, идешь поздравить и поцеловать меня в нос и потом в губы, в этой странной и всегда умилявшей меня последовательности»).

Серебристая подарочная упаковка интригует. Восторг: компактный магнитофон, проигрывающий DVD — диски и записывающий на них. Куча денег, наверное. «Одолжила у сына Сашки или выщипывала из семейного бюджета?»…

… Теплые Юлькины губы, чуть потускневшая зелень глаз… Видит — понравилось… Рада…

«И я счастлив, что ты со мной. Сейчас ударюсь в слезу. Старый сентиментальный слизняк…»

На столе расположился дивный Юлькин «оливье» и любимые пирожки с мясом по рецепту покойной тещи Клары Петровны. За этот шедевр с чуть сладковатым тестом Фима прощал даже ее фантастическое занудство и неистребимую тягу научить их с Юлькой жить «как все люди». Снисходительность давалась непросто: престарелая Клара Петровна (царство ей небесное!) последние пятнадцать лет перед кончиной почти не выходила из дома и мало с кем общалась ввиду крайней слабости тела, слуха и зрения. Соответственно, ее осведомленность о жизни людей корнями уходила в послевоенное лихолетье.

Рядом с кофейником заботливо возлежала утренняя газета «Мысль» последней полосой кверху. Там должен быть новый кроссворд и ответы на предыдущий, что был в среду. Юлька делала приятное: Фогель давным-давно не перечитывал свои «произведения», коих насочинял тысячи, но любил удостовериться, что все на месте. А сегодня так и вовсе особый случай. Редакция расщедрилась на короткое поздравление по случаю юбилея в подвале полосы. Заголовок вышел малость вычурный: «Ефим Фогель: «Жизнь — это бесконечный кроссворд…»

Далее текст:

«Таково любимое изречение нашего постоянного многолетнего автора Ефима Романовича Фогеля. Сотни его кроссвордов помогают нашим читателям расширить кругозор и полезно провести часы досуга. Редакция поздравляет Е. Фогеля с 60-летием и желает ему творческих успехов».

Миленько! Скромненько! Стереотипненько, но все равно приятно! Давным-давно не пробуждавшееся тщеславие вдруг встрепенулось, пощекотало, впрыснуло крови в капилляры щек. Вот она, та оптимальная степень публичности, на которую сегодня готов был Фима после стольких лет «явочной», лабораторной, чаще безымянной работы на специфической --">