Владислав Крисятецкий - Темно и холодно

бровь. Одухотворенное, открытое лицо.

Я затянулся еще раз и выбросил сигарету в окно тамбура, пытаясь перестроиться. Действительно, странно. Минут десять мы говорили о всякой чепухе. Вернее, говорила в основном Наташа, а я курил и смотрел в окно, слушая ее историю вполуха. Она мешала мне, не знаю, с какой стати она увязалась следом… «Хочу подышать», — сказала она своей маме. На здоровье, только причем здесь я? Мне не нужно никакого общения, я просто хотел, наконец, побыть в одиночестве хотя бы несколько минут. Но послать ее подальше тоже не имел права. Вот и пришлось стоять и слушать о том, что летом она поступила в престижный институт на заочное платное обучение, а теперь направлялась на сессию. И что деньги, которые у них чуть не украли, были платой за очередной семестр. И что ее мама бы не перенесла, если бы эти деньги вдруг пропали. И как все они переполошились, когда мальчишка схватил со стола сумочку. И как всем стало хорошо, когда я им ее вернул. Бред какой-то, наваждение. Все упорно пытаются сделать из меня героя. Какая-то нелепая насмешка судьбы.

И вдруг этот вопрос. Сродни удару поддых.

«У вас лицо человека, пережившего драму», — поясняет она, словно пытаясь угадать причину моего замешательства.

Этого еще не хватало.

«У меня обычное лицо», — отвечаю ей спокойно, — «И потом, почему вы решили, что я должен рассказывать о своих бедах? Они есть у каждого, и каждый живет с ними».

«Вы не должны о них рассказывать, но вы можете это сделать. Вы совершили добрый поступок, и мне хочется отплатить вам добром, помочь вам, если вы в этом нуждаетесь. Мы с вами вряд ли еще увидимся, поэтому я подумала, что вы сможете рассказать мне обо всем, что вас гнетет».

Мне трудно смотреть на нее. Слишком хорошее, доброе лицо.

Трудно слушать ее. Слишком нежный голос, говорящий какие-то невероятные для меня вещи так вот просто, как бы между прочим. Я чего-то не знаю? В этом мире что-то изменилось?

Внезапно ловлю себя на том, что мне страшно оттого, что я вижу и слышу. Я пытаюсь сохранять спокойствие, но чувствую себя оглушенным.

Не так. Что-то пропустил. Зачем она спрашивает. Почему я не отмахиваюсь от этих слов, не изображаю высокомерие или не надеваю на себя еще какую-нибудь глупую маску?

«Я наблюдаю за вами. Вы интересны мне, в вас чувствуется что-то новое для меня. Что-то, чего я не вижу в других людях. Но есть что-то, что сдерживает вас, не дает раскрыться. Я думаю, что это — недооценка вас окружающими и… может быть, какое-то горе?»

Замолчи.

«Вы столько времени проводите с ручкой и блокнотом, но, может быть, вам проще рассказать обо всем мне?»

Я вдруг почувствовал, что она убивает меня. Каждым своим новым словом. Своей добротой, которая разрушает то, что кажется незыблемым мне. Разрушает мой мир и меня вместе с ним.

«Вы ошибаетесь, Наташа», — наконец, говорю я, — «Заблуждаетесь в отношении меня. Я всего лишь начинающий писатель, еду к родственникам, а пока ищу новый сюжет».

Чушь какая. Белые нитки. Никогда не мог сочинить что-то путное на ходу. Но мне нужно остановить поток этих вопросов.

Наташа смотрит на меня недоверчиво, затем улыбается. Как-то ласково, по-домашнему.

«Надеюсь, ваш литературный герой — добрый и великодушный человек. И все же, если захотите поговорить — пожалуйста, я к вашим услугам», — сказала она и взялась за ручку двери.

«Вы учитесь на психолога?» — спросил я.

Она снова улыбнулась и молча покачала головой. В следующую секунду я остался один в тамбуре, но именно в этот момент мне меньше всего хотелось оставаться наедине с самим собой.

Я вернулся через несколько минут и, не глядя ни на кого, сразу забрался на свою полку. Вскоре женщины стали играть в карты, позвали в свою компанию меня, но я притворился спящим. Притворился? Мне стало казаться, что я на самом деле сплю. Что еще мгновение, и все вокруг растворится. Не будет никакого разговора в тамбуре, не будет этих неожиданных наивных добрых глаз юной девушки напротив меня, не будет ее голоса. Не будет вороха мыслей, которые словно ждали своего часа, чтобы обрушиться на меня всей своей массой. Не будет никаких трудностей, которые вдруг появились совершенно из ниоткуда. Часом раньше все было так просто — я знал, что должен делать и чего делать не следует. У меня был простой план, которому недоставало только денег. "Всего лишь", по сравнению с тем, что я мог распрощаться с собственной жизнью. Но вот. Сначала дневник, а --">