Наталья Николаевна Александрова - Медальон Распутина

отвлекся и не успел определить, как открылась дверь.

Лебедкин увидел посетителя, и у него немедленно заболели зубы.

У некоторых людей болят суставы к дождю или к грозе. У Пети Лебедкина зубы болели перед неприятностями.

Вот и сейчас он понял, что с этим посетителем его ждут большие неприятности.

Перед ним стоял мужчина неопределенного возраста, ему можно было дать как тридцать с гаком, так и без малого пятьдесят. У него были жидкие волосы такого же неопределенного цвета, заметно поредевшие на макушке и зачесанные с боков, бледное лицо из тех, которые прежде называли худосочными, и блеклые, глубоко посаженные глаза с каким-то странным, болезненно-обидчивым выражением.

И в этих глазах, и в этом худосочном лице, и даже в зачесанных на лысину волосах Лебедкин почувствовал предвестие грядущих неприятностей.

— Это вы — капитан Лебядкин? — осведомился посетитель гнусавым обидчивым голосом.

— Лебедкин, — поправил его капитан, поморщившись. Ему не нравилось, когда перевирали его фамилию. Особенно не нравилось, когда называли его Лебядкиным — было в этом что-то особенно обидное, хотя капитан не знал, что именно.

— Это не важно…

— Кому как. Я предпочитаю, когда меня называют правильно. Моя фамилия Лебедкин. А вы кто?

— Херувимский Аркадий Викторович! — сообщил посетитель с непонятной и, опять же, обидчивой гордостью.

— Садитесь, Аркадий Викторович! — Лебедкин показал ему на единственный свободный стул.

Посетитель опасливо взглянул на этот стул, словно не знал, можно ли доверить ему важную часть своего тела, затем протер сиденье носовым платком и осторожно сел.

— Я вас слушаю, Аркадий Викторович!

— Меня ограбили, — сообщил тот, перегнувшись через стол и доверительно понизив голос.

— На улице?

— Почему на улице? На улице я не ношу с собой материальных ценностей!

Вдруг он привстал и выкрикнул неожиданно громко:

— Не думайте, что вам удастся от меня отделаться! У меня есть связи, такие связи, что вам не поздоровится!

Зубы у Лебедкина заболели еще сильнее, однако он взял себя в руки, вспомнив Дусины наказы.

— Постойте, Аркадий Викторович, — самым спокойным голосом проговорил он, откинувшись на спинку стула. — Я не собирался от вас отделываться, и не нужно пугать меня вашими связями…

— Я вас не пугаю, я вас чистосердечно предупреждаю. А что вы хотите от меня отделаться… это я уже понял по тому, как работали ваши коллеги, которых я вызвал на прошлой неделе! И по сегодняшнему разговору с вашим коллегой! И по вашему собственному выражению лица! А это, между прочим, ваш священный долг и ваша прямая обязанность — расследовать ограбление!

— Чтобы что-то расследовать, я должен для начала знать, что произошло. А вы, вместо того чтобы рассказать мне об этом, пытаетесь меня запугать. Так вот, это ни к чему…

Лебедкин прижал кулак к щеке и поморщился.

— Вот-вот, я вижу ваше отношение!

— Да нет никакого отношения! Зубы у меня болят — ясно? Итак, что у вас произошло?

Посетитель немного снизил обороты и снова заговорил:

— У меня из квартиры похитили ценные вещи. Деньги и другие ценности. Денег, правда, не очень много, но одна вещь чрезвычайно ценная, она имеет большое историческое значение…

Зубы у Лебедкина так заболели, что он застонал.

Посетитель взглянул на него подозрительно.

— Что вы стонете? Это действительно большая художественная и историческая ценность!

Ужас какой, вздохнул Лебедкин. И Дуси, как назло, нет. Вот что теперь делать?

Дуся Самохвалова была напарницей Лебедкина. Работали вместе они уже давно, сидели в этой самой комнатушке, которую назвать кабинетом никто не отважился бы по причине тесноты. Едва умещались там два обычных канцелярских стола и Дусин стул, сделанный на заказ. Потому что Дуся была девушка, как бы сказать, габаритная. Но это ее не то чтобы не портило, а только украшало.

У Дуси всего было много, и это все было отличного качества: синие глаза, большие и круглые, как блюдца, волосы от природы вились буйно, да были еще дивного рыже-каштанового оттенка, губы пухлые без всякого геля, широкая улыбка, так что видны были белые зубы, румянец во всю щеку, чудная гладкая кожа…

В общем, сама Дуся называла себя «сто килограммов женской красоты», при этом преувеличивала едва ли килограммов на пять-шесть. При этом исходила от Дуси такая жизненная энергия — впору небольшую электростанцию к ней --">