Владимир Леонидович Кашин - По ту сторону добра

Иванович. — Ничего, стерпим».

Не поняв гримасы Коваля, лейтенант несколько смутился, но не подал виду.

— Потоптались тут крепенько, — пробурчал подполковник.

— Мы не охраняли это место, так как не думали о преступлении. Просто умер человек — и все… В ту ночь еще и дождь шел… Нелегко пришлось, когда потом взялись за экспертизу…

Ничего интересного для розыска на месте смерти Залищука Коваль не увидел и подумал, что помимо материальных следов преступления, так называемых «немых свидетелей», надо искать отражение самого события в сознании людей, в связях и образе жизни всех тех, кто окружал жертву. Понимал, что из-за недостатка начальной информации вынужден будет делать множество предположений. Придется наблюдать, анализировать, сопоставлять и отбрасывать лишнее. Принять на веру единственную версию: отравил Крапивцев — он пока не может.

Дмитрий Иванович скользнул взглядом вдоль улицы. Одни покрашенные, другие почерневшие — заборчики тянулись длинной линией к реке. На противоположной стороне узкого проезда такой же ряд заборчиков: улица не улица, дорога не дорога, а так себе проселок на одну телегу, и колею он уже давно приметил…

Местность была холмистая, поросшая старым ивняком, Днепра видно не было.

— А внешних повреждений на теле погибшего экспертиза не отметила? — не то спросил, не то подумал Коваль.

— Нет! — сказал Струць, недоумевая, чего это подполковник снова ломится в открытую дверь.

— Так, так, — отвечая себе, проговорил Коваль.

Он думал о том, что преступление незримо изменяет окружающую обстановку, взаимоотношения людей, причастных и не причастных к нему. Как брошенный в чистую спокойную воду камень, оно взбаламучивает и нарушает нормальное течение жизни.

Конечно, когда есть следы конкретного преступника, его найти легче, нежели устанавливать взаимосвязи многих людей, обстоятельно, шаг за шагом, изучать их жизнь, чтобы отыскать нужную ниточку. Но что поделаешь — такие уж обязанности…

Коваль достал из кармана «Беломор», взял папиросу и протянул пачку лейтенанту. Тот покачал головой.

— Спасибо, не курю…

— А дача Залищука отсюда далеко?

— Нет, метров сто…

— Очень хорошо.

Лейтенант не понял, к чему относится это «очень хорошо»: то ли к тому, что он, Струць, не курит, или что дача Залищука близко.

— Каких-то сто метров не дошел, — покачал головою Коваль.

«А какая разница, где упал отравленный Залищук — ближе на несколько метров к своему дому, куда, очевидно, возвращался от Крапивцева, или чуть дальше? — в свою очередь размышлял лейтенант. — Хоть круть-верть, хоть верть-круть. С этим седоватым, длинноногим, крепко сколоченным, хотя и полноватым подполковником придется, наверное, несладко».

Чем больше он приглядывался к Ковалю, тем сильнее тот напоминал ему отца — отставного полковника, который всю жизнь отдал армии и мыслил только нормами военного устава. «Такой же придирчивый и, видать, такой же прямолинейный, как любой другой, живущий по стандартным меркам, раз и навсегда поделивший мир и все на свете на белое и черное».

— А дача Крапивцева?

— Тоже близко. Участки смежные. За угол завернуть…

— Ну что ж, — решил Коваль. — Заглянем к Залищукам.

И лейтенант Струць повел его к реке вдоль «линии», как назывались тут узенькие переулки.

Дачу Залищуков от переулка отделяли две высокие вербы и одинокий старый двор. Деревянный домик стоял в неприметной ложбинке, за которой начинался песчаный берег Днепра. Невысокий старенький заборчик зарос кустарником. Коваль обратил внимание на отцветшие жасмин и сирень с уже порыжевшими семенниками. Окруженный соседними садами, участок Залищуков был затенен даже в самые жаркие солнечные дни.

Калитка держалась на крючке. Коваль и Струць постояли перед ней, всматриваясь в молчаливое строение. Лейтенант позвал хозяйку и, когда никто не ответил, нагнулся над заборчиком и изнутри сбросил крючок.

Всякий раз, впервые переступая порог чужого жилища, где произошла трагедия, входя во двор, откуда неожиданная смерть унесла хозяина, Коваль, казалось, слышал его голос. Пока вел розыск, не только присматривался, но и прислушивался невольно, словно среди молчаливых стен еще пролетал вздох человека, доносился последний стон или крик, раздавалось последнее слово.

Несмотря на профессиональную привычку, на место каждой новой трагедии он приходил с --">