Николя Бёгле - Пассажир без лица

направлению к ее дому обычной дорогой через лес. На нескольких фотографиях были изображены держащиеся за руку мужчина и женщина лет сорока, с лицами, на которых отражались страдание и отчаяние; как гласила подпись: «Моника и Даррен Кемпбелл, терзаемые тревогой оттого, что могут никогда больше не увидеть своего ребенка». Пропавшая девочка улыбалась с фотографии, распространявшейся в то время. У нее была ленточка на голове, поддерживавшая длинные волосы, и ласковый взгляд.

В Грейс зародилось неизъяснимое чувство. Настолько новое, что она смешалась. С тех пор, как начала свои поиски, она, всякий раз глядя на это фото, идентифицировала себя с той маленькой девочкой. Несмотря на то, что ей сейчас уже исполнилось тридцать три года, Грейс все еще была этой девчушкой, так и оставшейся в состоянии невинной и беспомощной жертвы. Она выросла телом, но не сознанием.

В это мгновение ей показалось, что перед глазами у нее портрет кого-то другого. Знакомого, ребенка, который мог бы быть у нее, но не ее самой. Только тогда Грейс поняла, насколько ее изменили испытания, пережитые во время последнего расследования. Она стала свободной женщиной.

Стиснув кулаки, Грейс сдержала ярость, кипевшую у нее в венах. Она знала, что нельзя слепо уступать ей, а, напротив, следует использовать как источник энергии. После этого она просмотрела вторую колонку вырезок из газет, выходивших между 17 и 30 ноября 1998 года, в которых на первый план вышел инспектор Скотт Дайс, ведший дело. Сурового вида мужчина, с вытянутым лицом, отвислыми щеками, наполовину облысевшей головой, который чаще всего заявлял, что не может ничего сообщить о ходе расследования. Журналистов это обижало, и они начали намекать, что, прикрываясь служебной тайной, полицейский пытается скрыть свою некомпетентность. Наконец Грейс просмотрела третью колонку статей, датируемых начиная с 12 декабря и сообщающих о возвращении девочки, которую нашли, когда она шла вдоль дороги.

Грейс села в кресло на колесиках, заставляя себя не отвлекаться от газетных вырезок, в которых, казалось, смаковали страдания ребенка вместо того, чтобы сообщать сведения, полезные для расследования. Убежденная, что ей следует выяснить все подробности и перипетии дела, чтобы придать смысл своей ярости, она попыталась вникнуть в детали событий.

Газеты сообщали, что на теле девочки обнаружены следы насилия. Сама она находилась в прострации и не могла объяснить полицейским, в каком месте ее держали, или вспомнить что-либо о своем заточении. Она смутно помнила лишь свой побег: ей удалось спрятаться в багажнике автомобиля и выбраться из него в тот момент, когда машина остановилась на заправочной станции, чтобы залить бензин. Она не могла сказать, сколько времени провела в пути. Пряталась за кустами, пока машина не уехала. Говорила, что больше ничего не помнит. Психологи определили эту амнезию как посттравматический шок, ставший для ребенка способом защититься, забыв пережитый ужас. Грейс обхватила голову руками, наморщила лоб и стиснула зубы в тщетной попытке что-то извлечь из памяти. Двадцать три года спустя к ней возвращались какие-то обрывки в форме ярких вспышек. Она видела себя отчаянно борющейся с мужчиной, но лицо его оставалось размытым. Иногда она видела кресло на колесиках. Она чувствовала в руках ручку молотка, потом стальная хватка заставляла ее разжать пальцы. Руки на ней и… прочее было такой абсурдной бездной, что она стерла воспоминания об этом. Единственными элементами, в которых была уверена и о которых сохранила четкое воспоминание, были страх, пережитый в багажнике автомобиля, и встреча с родителями. Только эти две картины и отпечатались в ее памяти.

Грейс повернулась к занавешенной стене и поднялась, чтобы отдернуть штору. Висевшие за ней листки зашуршали. Открылась серия карандашных рисунков. Крупный план, более общая панорама, законченные или незавершенные, все они были посвящены двум сюжетам. Первым был человек, облаченный в разноцветное одеяние, с лицом, скрытым под маской, в которой было лишь две прорези для глаз, чуть более светлые, чем остальной фон.

Грейс помассировала грудь, налившуюся свинцовой тяжестью, и сосредоточилась на втором персонаже. Более мягкие и более точные карандашные штрихи складывались в портрет мальчика лет двенадцати. Взгляд из-под челки выражал глубокую печаль. Последний набросок в серии изображал только глаза, словно воспоминание о видении, --">