Дмитрий Александрович Видинеев - Маша из дикого леса

дочку Машу порой не узнавал, смотрел на неё, как на невесть откуда взявшуюся неведомую зверушку. Впрочем, его глаза-стекляшки на всё смотрели с каким-то испугом, словно разум постоянно пребывал в порождающем чудовищ кошмаре. Фёдор засыпал, а вернее отрубался с этим страхом в глазах, с ним же пробуждался. Проснувшись, начинал по обыкновению скулить: просил выпить. Сам поднести стакан к губам не всегда был в состоянии. На помощь как обычно приходила Галина, она буквально вливала самогон ему в рот. Опохмелившись, он оживал немного – алкогольное топливо включало в сломанном организме ржавые механизмы. И существо по имени Фёдор, вопреки всему, продолжало своё жалкое существование – на пределе, балансируя между мутной явью и чёрным мороком. И так день за днём, месяц за месяцем.

В отличие от Фёдора, Галина была энергичная, а скорее даже неугомонная. В деревне удивлялись: «Та ещё забулдыга, откуда у неё только силы берутся? Любого мужика перепьёт».

Все называли Галину Грыжей, потому что она постоянно жаловалась на грыжу и говорила, что ничего тяжелей стакана ей поднимать нельзя. Некоторые в ответ смеялись: «Да такой бабище только вагоны разгружать!» Она была женщиной крупной, мясистой, с жидкими волосами цвета соломы и вечно красным одутловатым лицом. Из пор её грушевидного тела постоянно сочился пот, ноги-колонны покрывала сеть варикозных вен, пустота в глазах часто сменялась ненавистью, казалось, ко всему миру.

В Глухово Грыжа объявилась два года назад. Никто не знал, откуда она пришла, где проживала до этого, почему вообще решила обосноваться в самой гнилой деревушке в округе. Грыжа была бабой болтливой, но, даже сильно напившись ничего о себе не рассказывала.

Поначалу её приютил Васька Куницын – ветеран афганец, потерявший ногу в восьмидесятом году в бою в ущелье Печдара. Но через месяц выгнал – характер у сожительницы оказался поганый. Другой мужичок был более терпеливым, прогнал её через три месяца. Тогда-то Грыжу и подобрал Фёдор, вернее, она сама явилась к нему в дом после совместной пьянки у соседа, и стала с ним жить, а он был только рад – какая никакая, а баба в доме. Жена-то пять лет как померла. А теперь есть кому стакан к его губам поднести, да и пожрать иной раз сообразить, ну и, разумеется, бражки для самогона забадяжить. А то, что иной раз к другим мужикам ночевать ходит – так пускай. Он-то сам на эти дела уже был не способен. И вот ещё польза от Грыжи: она Машку-заразу воспитывает. В строгости, как и полагается.

Дом Фёдора стал для Грыжи даже не приютом, а территорией, где она могла командовать – этого постоянно требовала её стервозная натура. Теперь было кого гонять, на ком злость сорвать. Никаких ограничений. Славное местечко, именно такое Грыжа и искала: здесь, даже если и прибьёшь кого – да хотя бы ту же Машку, – никто в деревне и не заметит. А коли заметит, так слово в упрёк не скажет. Самогон давно сделал из местных бездушных тварей. Впервые в жизни Грыжа чувствовала себя в своей родной среде.

А вот Маша с появлением в доме Грыжи начала чувствовать себя как в аду. Ей и раньше приходилось несладко, а теперь совсем край. И чем дальше, тем хуже. Маша давно привыкла жить впроголодь, стерпелась с вечной вонью и с пьяными рожами. Но свыкнуться с издевательствами и жестокостью Грыжи было не так-то просто. Едва вселившись в дом, эта женщина определила ей место в закутке за печкой: «Твоя конура, козявка. Будешь выползать из неё, только когда я разрешу». Отец на это ни слова не сказал, лишь взглянул мутным взглядом на новую сожительницу и одобрительно закивал головой. Грыжа тогда бросила к ногам Маши две драные, замасленные телогрейки: «На этом спать будешь», и одним махом осушила полстакана самогона.

Из своего закутка Маша выбиралась ночью или когда Грыжи не было дома. Выбиралась осторожно, как мышка, её теперь никогда не оставляло чувство опасности. Если на столе оставалась хоть какая-то еда – картофелина, кусок хлеба, луковица – быстренько хватала и уносила в своё убежище за печкой, прятала под телогрейку. Голод она испытывала постоянно, и часто во сне ей виделась полная кастрюля дымящейся картошки и большие ломти белого хлеба.

Маша была щуплой – кожа да кости. Тёмные волосы грязными патлами обрамляли узкое лицо. Девочка-тень. Она самой себе порой казалась тенью, не человеком. Выразительными были только глаза – крупные, синие, и даже давно поселившаяся в них совсем не детская тоска не --">