Ян Улоф Экхольм - Следующая остановка – смерть

редактором Хуго Сундином и наблюдать его красное опухшее лицо с погасшей обслюнявленной сигаретой, совершающей вечное вращение между уголками его рта.

Каждый воскресный вечер он сидел за столиком у окна, высматривая собеседника для диалога, который в итоге сводился к долгому монологу. Ибо «жертва» неумолимо втягивалась в одну из двух одинаково неприятных альтернатив: играть одновременно роль исповедника и сточной канавы или же только сточной канавы.

Первая ситуация была связана с «субботними глупостями», как назвал это один литератор. Хуго был женат на долговязой плоскогрудой горгоне. Но как ни относись к этой женщине, можно понять ее чувства, когда приходится ложиться в постель с Хуго, не соответствующим даже самым элементарным критериям любовника. Для того чтобы обрести покой на душе и иметь основания отвергать его приставания, она ударилась в пятидесятничество ^[4].

Хуго решил проблему, договорившись с главным редактором, что будет каждый год отправляться в командировку в Европу – в качестве компенсации за ночную работу. Благочестивый Линд вряд ли ожидал подобных результатов. Его редакция получала лучшие среди всех шведских провинциальных газет репортажи из таких мест, как Нюхавн, Рипербан, Плац Пигаль, и аналогичных кварталов. Само собой, Хуго путешествует один и в первые недели после возвращения бывает со всеми очень любезен. Но вскоре воспоминания блекнут, и снова начинается ворчание.

Для этой цели ему необходим товарищ по воскресному грогу, готовый выслушивать долгие излияния по поводу капризности женщин в том, что касается супружеского долга. Когда же сексуальная часть изложения закончена, Хуго легко принимает на себя роль циника и сплетника. Он перемывает косточки муниципальным депутатам, представителям разных религиозных конфессий, трезвенникам, лоттам ^[5], собратьям по перу, чтобы под конец перебрать все руководство редакции, «этих грибов замшелых», по его яркому образному выражению.

Поначалу слушать подобные рассуждения даже забавно, но со временем начинаешь избегать его приглашений.

Хуго только что пытался пригласить меня составить ему компанию, но я с предельной правдивостью сослался на головную боль и намерение пойти домой. Однако сегодня как раз выпала очередь Бенгта использовать квартиру до одиннадцати, поэтому я остался в редакции.

Полулежа на стуле, я закинул ноги на письменный стол между горами непрочитанных корректур и неотредактированных рукописей, закурил сигарету и оглядел непобедимую команду.

На стопке газетных подшивок у двери восседал редактор семейной хроники Севед Дальстрём, пухлый херувим, который, несмотря на младенческое личико, уже разменял четвертый десяток – он родился в этом городе и, скорее всего, никогда не получит приглашения и сам не пойдет искать места в другой газете. Серое, невзрачное существо, единственной особенностью которого является то, что он – вероятно, единственный во всей Швеции – запивает селедку сладким ликером. Не спрашивайте меня, почему.

– Ну, – начал я, выплевывая на пол табачную крошку. – Господин редактор уже написал обо всех атмосферных и трогательных похоронах? О счастливых новобрачных, соединивших свои судьбы под марш Мендельсона? О благочестивых городских юбилярах, ушедших на заслуженный отдых после долгих лет безупречной службы? О верных долгу и добросердечных покойниках, которых оплакивает вся округа?

Севед покраснел, а я, вдохновленный успехом, повернулся к редактору спортивных новостей Бёрье Андерссону, рыжему долговязому субъекту в очках и с подбородком в форме галоши. Зануда особо крупного формата, он пишет, как на счетах считает, – сухо, бесцветно и плоско. Любители спорта его высоко ценят.

– Ну, господин редактор спортивных новостей, все ли результаты тщательно занесены во все турнирные таблицы? Ты отметил встречный ветер вдоль стадиона, полностью разрушивший игру для всех команд в зоне распространения нашей газеты? Ты запротоколировал, на какой минуте тяжелый центральный нападающий прорвался сквозь защиту противника и запустил тот мощный мяч в штангу – или же это было попадание в перекладину? Оценил ли объективно стремительного, как лань, бегуна, труженика за средней линией, полузащитника, подчинившего себе воздушное пространство, гиганта-защитника, не говоря уже о грозном льве на воротах, руки которого словно магнитом притягивают к себе мячи? Тихие попрыгунчики --">