Нина Николаевна Берберова - Повелительница. Роман, рассказы, пьеса

шагов вдоль хмурой, темной стены и перешел на другую сторону.

Тут в окне географического магазина были разложены коричнево-голубые, просторные немые карты, и другие, с границами сиреневыми и розовыми, с точками и названиями городов; стоял на низкой толстой ножке бокастый глобус.

Саша стоял и смотрел, рассуждая про себя от нечего делать, что география тоже, вероятно, превосходная наука, за которую можно отдать годы молодости, что есть в ней что-то особенное, что уже, собственно говоря, не она, а ее запредельная мечта — удовлетворение человеческой жажды путешествий и перемены мест, жажды забвения себя, материального, своего внешнего в мире состояния, заставляющей человека искать иную для себя оболочку, ломать вокруг себя созданную людьми и обстоятельствами раму, разрушать окостенелые ассоциации, которые вызывает его имя, его лицо. И в то время, как Саша думал так, блуждая глазами по коричневой Северной Америке, в горах, долинах и топях разыскивая Питтсбург, он услышал, как за его спиной остановился автомобиль, скрыв от него ворота университета. Он оглянулся.

Это была синяя четырехместная закрытая машина, у руля сидела девушка, рядом с ней — другая; на ту, вторую, Саша не посмотрел, ему внезапно понравилась первая, ее спокойные маленькие руки, положенные на решетку руля и словно там забытые, ее лицо, очень молодое, возбужденное, с лукавыми блестящими глазами.

— Смотри туда, он непременно сейчас выйдет, — сказала она и, отвернув обшлаг, взглянула на часы. — Он сегодня выйдет в это время. Уж я знаю.

Мотор затих. Саша стоял неподвижно.

— Да ведь он только вчера приехал, — сказала вторая, — он сегодня дома сидит. Я боюсь, мы слишком близко подъехали, он тебя узнает.

Первая помотала головой. Стекло было спущено, Саша разглядел ее: на ней был синий костюм, на шее — черная лиса. Из ворот внезапно вышло человек пять.

— Это не он? — спросила вторая.

— Нет, нет. Он гораздо выше.

Она то высовывалась, то пряталась и двигалась при этом довольно резко. Саша слышал, как ходили под ней пружины, скрипела кожа сиденья. Ей не терпелось; она вынула платок и несколько раз приложила его к губам. На улице запахло духами.

— Вот он! — и она завозилась с рулем. — Смотри, вон тот, видишь? — Она нажала педаль, автомобиль двинулся. — Смотри, смотри, — все повторяла она. Они отъезжали.

В поплывших сквозных окнах автомобиля Саша увидел вышедшего из-под ворот Андрея. Он стоял и искал глазами Сашу. Но Саша, прежде чем перейти к нему, взглянул вослед автомобилю: он заворачивал за угол, и из открытого окошка с самоуверенной небрежностью высунулась рука в толстой перчатке той, другой, лица которой Саша в тот день не увидел.

Оба пошли рядом, и Саша все не отрывался от лица Андрея. Они вышли на бульвар. «Шесть часов в день занимался, а как загорел!» — думал Саша. Они говорили: Саша — вопросами, Андрей — ответами, уличный шум заглушал их, иногда они не слышали друг друга; прохожие разъединяли их, они опять соединялись, часть слов пропадала в ветреном воздухе.

— Сейчас не хочется говорить, — доносилось до Саши, — ужасная лень подробно рассказывать. Надо знать, как мы жили, иначе ты не поймешь…

Саша чувствовал, что сейчас начнется что-то важное, он лепился к плечу Андрея.

— Ей девятнадцать лет. Тебе трудно объяснить — это особенное.

— Да я понимаю, понимаю. Не надо.

— Важны подробности, — уносился Андрей в противоположный конец тротуара, но Саша настигал его, и они несколько мгновений топтались на месте, — на эту зиму у меня всякие планы. Сразу все не выложишь.

Они расстались на углу, против булочной, и Андрей сказал, что после завтрака он будет дома и хорошо было бы Саше прийти к нему, поговорить еще, и кстати — за книгами. И Саша с радостью согласился.

— А ты-то как сам? — спросил вдруг Андрей, остановив глаза на Сашином лице. — Ты что-то рассказывать начал, я тебя перебил.

Саша выпустил руку Андрея.

— Я приду сегодня, — сказал он, — я непременно приду.

Он подождал, пока Андрей отойдет, и вместо того чтобы идти домой, вошел в широкие, прозрачные ворота сада и сел на каменную скамейку под совсем еще свежим, густым кленом. «На чем он перебил меня? Нет у меня ничего. Сам я, один я, и больше ничего во всей жизни. На чем он перебил меня? Ах да, Жанна! Но ведь это — тень, и все, что было, — тень. Это все пропало, истаяло. И пусто --">