Зиновий Зиник , Давид Яковлевич Дар , Эли Люксембург , Юлия Шмуклер , Михаил Самуэлевич Генделев , Александр Германович Розен , Нина Абрамовна Воронель , Рина Семёновна Левинзон , Владимир Иосифович Глозман , Борис Исаакович Камянов , Евгений Петрович Цветков , Александр Воловик , Лия Владимирова , Феликс Соломонович Кандель , Савелий Соломонович Гринберг , Леонид Моисеевич Гиршович , Юрий Георгиевич Милославский , Светлана Павловна Шенбрунн , Анри Гиршевич Волохонский , Александр Верник , Илья Бокштейн , Леонид Иоффе , Григорий Люксембург , Лев Меламид , Александр Радовский , Илья Давидович Рубин , Яков Цигельман - Скопус. Антология поэзии и прозы

литературному кругу. Но можно ли найти что-нибудь более равноудаленное друг от друга?

В других случаях между авторами угадывается некоторое сходство, несмотря на разницу жанра и рода. Для прозы Зиновия Зиника и стихов Леонида Иоффе ореол, присущий слову, содержательнее любых его прямых значений, и неточность словоупотребления становится принципом, позволяющим размыть слишком жестко прочерченный контур. Юрий Милославский и Александр Розен сходны в своих негативных концепциях. Лев Меламид и Эли Люксембург, каждый по-своему, пишут в жанре фантастического реализма. Светлана Шенбрунн еще больше подчеркивает фантастический аспект, а Илья Бокштейн и вовсе поселяется в запредельном мире, общаясь с нами оттуда посредством стихов. Яков Цигельман склоняется к рассказу, бытописанию, давая возможность самой жизни говорить за себя. Леонид Гиршович, напротив, любит азартные литературные игры и гордится своим умением заставить читателя проглотить любую наживку и стать объектом розыгрыша. Для многих авторов, собранных в этой книге, литературная биография не только начинается. Сложность их жизненной ситуации, мучительные трудности пересадки обещают обернуться литературной удачей. Им уже повезло — совместить в пределах одной биографии две реальности, обзавестить двойным жизненным опытом.

Занятие русской литературой в Израиле отмечено некоторой неуверенностью в правомочности такого вида деятельности. Однако груз этой неуверенности представляется нам излишним. Поддерживает ощущение живой внутренней связи с двумя миллионами евреев, говорящих почти исключительно по-русски. Вряд ли мы дождемся их здесь, если не сумеем, несмотря на очевидные препятствия, обратиться к ним на их языке. Русскому еврею, выбирающему сегодня маршрут, мы не можем и почти наверняка еще долгое время не сможем предложить более соблазнительные материальные возможности, чем те, что мерещатся ему на американских просторах. Но высокую культуру, доступную без языковых трудностей, благоприятный культурный климат и привлекательную общественную атмосферу мы, безусловно, можем ему предложить.

Сборник наш — ковчег: плывет он в открытое море, вынесенный волной последней алии из России. Един ли маршрут всех путешествующих, и куда доплывут они, все вместе или каждый порознь, — трудно сказать. Есть ли среди них действительно большой писатель, который расскажет про жар души, не растрачиваемый в пустыне бесплодной тоски, но выплавляющий человека, годного для исторического действия и для строительства собственной судьбы? Или такой писатель придет только в следующем поколении? Или рассказ, который мы ждем, будет сложен уже не по-русски?

Нам остается только терпеливо ждать вестей.

Наталия Рубинштейн

Владимир Глозман

Илья Бокштейн

«Как странно слушать ветра недозвон…»

Как странно слушать ветра недозвон

И крики филина из шепота разлуки

И гнущегося стебля будто стон

Из шелеста немых прощаний руки

И плач невыразимо — за стеной,

и ночь пустую коротать одной.

«Одинокое молчанье наше…»

Одинокое молчанье наше

Обоюдного касанья тоньше.

«И по залам пророческих слов потемнелых…»

И по залам пророческих слов потемнелых

Колокольчиком череп бежит очумелый.

«Зимгриви»

Леониду Аронзону

Здесь кроме тишины кого-то нет;

Кого-то нет, осталось удивленье;

Струится дождь, как тихий, тонкий свет,

Намокший лист — зеленое затменье,

Намокший лист — намек освобожденья,

Разрыв, теперь мы людям не чета,

Теперь мы чуть — от ветра отклоненье,

Хоть ветра нет, есть чистота листа.

Здесь кроме тишины поэта нет;

Намокших листьев удивленье,

Струится дождь так тихо, словно свет,

Как таинство его освобожденья.

Он понял: здесь не нужен парабеллум;

Ни мрака на душе, ни даже легкой грусти,

А счастье здесь не стоит даже птичьего хвоста —

--">