Галина Муратова - Прикосновение

первый рассказ. А потом и понеслась её новая жизнь, в прекрасный её Ренессанс.

И сейчас, глядя на его порхающие своевольно шнурки, она вдруг рванула к этому старику — вдруг испугалась, что он наступит на шнурок, символ флага капитуляции какой-то перед жизнью. Наступит и упадет. И тогда уже ничего невозможно будет исправить.

Она подбежала к нему, и не обняв, не поздоровавшись, встала на колено и быстро-быстро, накрепко завязала шнурки.

На руках почувствовала засохшую колючую грязь.

Убедившись в надежности узла, она выпрямилась и обняла его, старого и родного.

На пальцах своих она ощутила нечистоту замызганных шнурков. Блеснули перед ней его живые, ироничные, и чуть виноватые глаза.

Он был смущен чуть её порывом. А она, отряхивая испачканное пальто и ладошки, хотела достать платок, чтобы протереть руки. Но вспомнила «Грязи нет — есть химическая формула».

И это стало вдруг явной правдой. Она обняла его еще раз искренне. Без всяких обид, брезгливости и страхов.

20 марта 2017, бестетрадные.

Гламур

Она поднималась босиком к высокому обрыву над рекой.

В легком кисейном балахоне, в немыслимого фасона шляпе, поля которой, казалось, вот зацепят деревья, мимо которых она проходила.

Солнце уже закатывалось над рекой. И делало воду в ней то ли золотой, то ли ржавой.

Ветерок вольно гулял под белым балахоном. Босые ноги согревала остывающая вечерняя земля.

На плече у неё висела большая холщовая сумка. Раздутая, беременная в ней кладью.

Пели птицы, промычала где-то корова. И казалось она одинокой в этом сожженном за лето солнцем большаке.

Вот и обрыв. Она взошла по тропинке, прошла до самого навислого края её. Глянула вниз.

Река равнодушно плыла себе внизу. Ей вдруг подумалось:

«Сколько живности всякой несет она в себе эта река. Нянчит. Оберегает. И никому не показывает. Скрывает от людского взгляда. Тоже робеет перед людьми за свои тайны».

Лена вздохнула. И тут же сказала сама себе:

— Лена, не вздыхай! Она может позволить себе тайную жизнь. И ты — тоже. Ты здесь одна-одинешенька. Таинствуй. Или кричи. Ей всё равно. Реке все равно, небу все равно. Лесу все равно. Ребята, родные мои! Я пришла попрощаться! Ау-у-у-у!

Она бросила холстину пузатую на выжженную траву и села сама. Загорелое лицо её сморщилось в улыбке.

Елена Ивановна была штучка столичная. Богатая, и очень знаменитой фамилии в определенных кругах. То ли муж, то ли она сама достигла всех «благ» — никто из местных деревенских не знал. Но ненавидели, не любили её сильно. За непонятность.

Она приезжала каждый год в свой, купленный когда-то здесь домик, и жила до конца августа. Уже много лет. Никто к ней не наведывался, и общалась она только с бабой Маней, у которой была корова. И она покупала у нее жбан парного молока. Иногда творог. Домик приезжей стоял на самом отшибе. Садик при нем давно вымер, засохли смородинные кусты. Но хозяйку это мало трогало. Она целыми днями лежала во дворике, или гуляла до леса. Что удивляло всех — в лес не заходила никогда.

Добредя до первого дерева, быстро сворачивала к реке. К обрыву. И сидела там подолгу, глядя на воду.

«Странная старуха», — дивились местные, но не приставали с вопросами по своему обыкновению, побаивались необычности во взгляде Елены. Взгляд этот останавливал любой вопрос, любое приближение к ней.

Все отступились. Бабы с интересом рассматривали её наряды, которые она вывешивала после стирки во дворике. Платья были непомерно широкими, раздувались на ветру как паруса. И казалось, унесут в небо — и хилый домик, и ее невесомую загадочную хозяйку.

В дождливые дни она тоже сидела в домике, но открывала окна, даже в грозу. Похоже и её она не боялась.

Потом к ней привыкли и вежливо здоровались. И полюбили, когда поняли, что у неё всегда можно занять немного денег. А еще больше прониклись благодарностью, когда вняли, что деньги можно не отдавать. Взгляд её прозрачных глаз останавливал от лишних визитов.

Иногда кто-то из мужиков, навешивал кукан с уловом к ней на косую изгородь. Но он мог провисеть до первых котов. Она рыбу не брала. И это доброе благодарное начинание было оставлено. Не в ножки же ей было кланяться этой гонорливой столичной штуке.

К ней за столько лет привыкли, и только в день приезда её, и день отъезда замечали. А так она на все лето становилась частью местного пейзажа. Из-за всех неповторимых, --">