Фархад Муталибович Агамалиев , Сабир Алиевич Азери - Старый причал

прочим, тоже деревенский, из тех же краев, куда Эмин едет, но, если не ошибаюсь, это не помешало тебе выйти за меня. Правда? Если хочешь знать, мы сами с Эмином этот район при распределении выбрали — каждый хоть раз должен увидеть землю, где его корни…

— Кто едет — по местам! Отправляемся! — крикнул шофер, забираясь в кабину.

Эмин обнял мать, поцеловал в седые волосы. Потом, не без усилия, оторвал причитающую Лейлу-ханум от себя, легко вскочил на подножку автобуса.

Две пары рук оторвали от земли корзину, полную гроздьев, подняли и вывалили виноград в большой деревянный чан. После второй корзины он наполнился почти доверху.

Ильяс-киши, сухопарый мужчина лет шестидесяти, с дочерна загорелым лицом, не спеша закатывал штанины.

Лопались под его загорелыми ногами напоенные солнцем виноградины: булькал, всхлипывая в чане, рубиновый сок.

Подошла Амина, статная молодая женщина лет двадцати пяти. Легко подняла с земли полную корзину винограда, смахнула с красивого смуглого лица капельку пота.

— Много еще? — спросил Ильяс-киши.

— Одна, от силы полторы, — ответила она. — Может, чаю попьешь, потом закончишь?

— Темнеть скоро начнет, не успеем. Давай, дочка, закончим сперва. Мало уже…

Иса подошел к плетню. Лет ему столько же примерно, что и Ильясу-киши. Молча попыхивая папиросой, он довольно долго наблюдал за работой.

— Дальновидным ты оказался человеком, Ильяс, молодец, — сказал он наконец с улыбкой. — Честно сказать, не думал я, что такое дело развернешь. Все говорили: не вырастет здесь виноград, не примется. А Ильяс-тихоня одну лозу сперва посадил, другую… Теперь — вон какой сад! Скоро вино бочками на базар повезешь, а? А чего же ты, Ильяс, соседей виноград научил растить, а вино делать не научил? Секрет бережешь, хитрец? Молодец, других слов нет, молодец — правильно жить начал, крепко, по-крестьянски, настоящим делом занялся.

Ильяс-киши с улыбкой воспринял монолог Исы.

— Что же ты, крестьянин, не занимаешься «настоящим делом», а лягушек туда-сюда на гнилом пароме катаешь? — громко и насмешливо спросила Амина, выходя из-за дома. Она поставила полную корзину на землю, выпрямилась, поправила съехавшую на глаза косынку. — Ты скоро огурец с черешней начнешь путать! В деревне только двое вас и осталось, крестьян, — ты и твой поганый черный петух, пусть бог ему глаза выколет!

Ильяс-киши громко захохотал. Иса яростно рубанул воздух рукой, свирепея:

— Вот, явилась! Я с тобой, что ли, разговариваю? Мужчины между собой о делах толкуют — ты свой нос куда суешь? Петух мой, понимаешь, ей не нравится! Он, слава богу, всегда в своем курятнике сидит, не то что мужья у некоторых хороших жен.

— Ну, про тебя все знают, какой хороший ты был муж, потому так рано и похоронил жену, — сказала, уже всерьез сердясь, Амина. И вдруг зло выдохнула: — Иди-ка, дядя Иса, отсюда, пока я… — Она быстро нагнулась и сдернула с ноги башмак.

— Своим делом занимайся, Амина! — раздался властный голос Ильяса-киши. — А ты иди, Иса, куда шел, нам еще работать надо…

В маленьком саду за домом Амина обрывала с лозы последние гроздья. Вдруг остановилась, задумалась. Дрогнули губы и побежали из глаз быстрые капли.

Далеко во все стороны раскинулась за деревней бурая сухая земля. Поверхность почвы от недавнего зноя спеклась коркой, потрескалась на тысячи частей.

Ильяс-киши шагал, время от времени нагибался, брал в руки комья земли, мял их, близко подносил к глазам. Скрипел, струился между двумя его пальцами сухой песок.

— Ничего, ничего, — говорил сам себе Ильяс-киши. — Лозе не надо много воды, лоза от солнца силу пьет. Но как одичала земля, как одичала — смотреть больно. Такие богатства пропадают…

Берег реки в этих местах довольно крутой. Вода кажется тихой. Но покой этот обманчивый — вынесет вдруг на быстрину какую-нибудь ветку, помчит ее, кружа, по течению, и ясно становится, сколько дикой силы в здешних мутноватых водах.

В том месте, где береговой песок полого сходит к реке, к причалу пришвартован маленький, видавший виды паром.

Паромщик Иса кормил птиц. Многочисленные разноцветные куры и петухи обретались за изгородью, сооруженной из ржавых кроватных сеток.

Покормив птиц, паромщик уселся на крыльцо ветхого строения с облупившейся штукатуркой, задумался, посасывая папиросу.

Из задумчивости Ису вывел звук близких шагов. Подошел Агамейти:

— Здравствуй, Иса. Отличная жизнь у --">