Уильям Шекспир - Гамлет

Искусство, в отличие от жизни, — тотально. И у него — своя логика, очень похожая на логику мифологическую. Здесь нет места «случайным сближениям». Драматургический текст целен в своей самодостаточности. В жизни могут открыться некие новые обстоятельства. А в пьесе то, что не показано или не оговорено, того нет и не было. Исключение — подсказка смысла реминисценцией. Но затекст — тоже обязательная часть текста.

В поэзии и тривиальные созвучия нетривиальны: они — скрепы поэтической ткани, заменяющие то, что мы привыкли называть причинно-следственными отношениями. Это похоже на справедливо презираемые в ученом мире поиски философского камня или снежного человека. При этом позитивистски мыслящий исследователь зачастую не принимает во внимание, что логика шекспировской драматургии отлична от его логики. В первой реальности поиски философского камня — гибрид шарлатанства и невежества, во второй — художественная норма.

Шекспироведение накопило богатый запас точных наблюдений и смелых гипотез, но методы, которыми оно пользуется, смею полагать, устарели: они годятся для решения некоторых сугубо текстологических проблем и мало что дают для понимания логики шекспировского повествования. Тут интерпретации литературоведов, как это ни странно, очень похожи на режиссерские трактовки. За четыре века у нас было время убедиться, что в этом виноват не театр Шекспира с его мнимыми «условностями», а метод, при помощи которого нельзя найти решения поставленных текстом задач.

Мы разрешаем Шекспиру быть гениальным ровно настолько, насколько он нам понятен. (Это то пошлое трехмерие, то казенное отношение к слову, о котором в «Четвертой прозе» писал Осип Мандельштам.) Не видя четвертого измерения текста, шекспироведы анализируют не «Гамлета», а свое о нем представление, похожее на оригинал так же, как восковая персона на живого человека. Текст рассыхается и начинает распадаться, из-за чего остаются не выявленными даже простейшие связи. Структурные пустоты приходится замазывать ганчем гипотез и трактовок. Но поскольку шекспироведение — всего лишь «ведение», а не точная наука, кризис не осознается как кризис, и начинается игра в бисер — вязкая эпоха мелких наблюдений, культурологическую ценность которых нельзя взвесить уже потому, что они не составляют системы. Надо ли удивляться, что дело заканчивается культурной (по китайскому образцу) революцией постмодернизма и маргинальными поисками «подлинного автора» шекспировских пьес? (Анна Ахматова, как рассказывал мне тот же В. Д. Берестов, более полувека назад называла такие штудии «бунтом персонажей против автора».)

Моя работа началась в ночь на 25 февраля 1997 г. с перевода монолога Гамлета «To be, or not to be…». Утром позвонили из Парижа и сказали, что умер Андрей Синявский. В тот день я дал слово Андрею Донатовичу, что переведу всю пьесу. Поэтому свой текст я посвящаю памяти А. Д. Синявского, русского Гамлета ХХ столетья и любимого учителя Владимира Высоцкого. Того, кто на публичном процессе первым не признал вины перед советским правосудием.

В середине 60-х с дела Андрея Синявского и Юлия Даниэля в стране началось правозащитное движение. Время моего поколения было перевернуто с изнаночной стороны на лицевую.

Осенью 2002 г. «Гамлет» в моем переводе поставлен Дмитрием Крымовым в Московском драматическом театре им. К. С. Станиславского. Спектакль и перевод поначалу изругали в хлам. В те дни Алексей Герман (старший) просил меня сказать Крымову следующее: «Передай Диме, что художник, которого при первом его появлении не окунули в дерьмо, — сам дерьмо». Дима тогда рассмеялся. (Не скажу, чтобы очень весело.) Ну а про себя мне повезло прочитать, что я — «пустомеля из борделя», что «переводил с подстрочника», «пересказал Шекспира своими словами» и «растлил Офелию».

Было интересно узнать, что «черновское убийство Офелии — убийство “Гамлета” как великой трагедии, а беременность Офелии — убийство Гамлета как великого героя» (Олег Дарк, Сладострастники, или Офелия обесчещенная и утопленная // /Русский журнал. 2002)^[1].

Позабавило конструктивное предложение Александра Соколянского: «…пожалуйста, принесите шпицрутены. На всех желающих, конечно, их не хватит, зато мы проявим гуманность, допустив к экзекуции лишь избранную публику» («Время новостей», 28.10.2002).