Маркус Кас - Охота на волков

Зачем тогда там учиться вообще?

— Ох, беда, — глава рода расстраивается, но вдруг начинает смеяться. — А знаешь, я ведь таким же был. Твой прадед мне устроил практику в пустыне. Меня туда вообще на все лето отправили, чтобы голову себе всякой ерундой не забивал. И я вернулся таким же, как ты. Пустыня она такая, отбивает все, кроме одного инстинкта — выжить любой ценой. Там как-то не до расшаркиваний…

Дед мечтательно смотрит в небо, усмехаясь. А я вдруг вспоминаю, по чьему указанию книжку по этикету на хэ поставили в библиотеке. И не дергаю его, позволяя погрузиться в явно приятные воспоминания.

Мы так и прогуливаемся по дорожке, проходя мимо входа и углубляясь в парк. Сила, которой напитывает хранитель землю, окутывает, убаюкивая. И я тоже с теплотой вспоминаю командира, лагерь, несчастное чучело. И даже того стремного туземного дедка в горах.

— Так и как же ты поступил? — все таки прерываю я наши фантазии о простых временах.

— Ну у меня то память не отшибло. Рефлексы просто другими стали. Как отношение ко всей этой зауми. Но с комиссией повздорил, да. Как-нибудь расскажу тебе эту историю, — он мотает головой, — Но не сейчас, а то учудишь еще по моему примеру. И твоему отцу, и брату это вспоминали при поступлении.

Ага, значит буйный нрав и в этой крови. Не все же мне на свой характер валить. Но устраивать локальный апокалипсис я не хочу. Попробую хоть раз взять умом.

— Ладно, внучок, — хлопает дед меня по плечу, а в глазах его пляшут веселые искорки и солнечные лучи. — Сделаем невозможное. Поместим в твою голову все, что должен знать княжич, за неделю. Это максимальное время, на которое я смогу затянуть подачу прошения. И надеяться, что его долго будут рассматривать, я бы не стал.

— Спасибо! — я так радуюсь, что кашляю.

— Ой не благодари. Ты еще взвоешь и проклянешь все на свете…

***

Прозорливость главы рода не имеет границ. Я не просто проклинаю, для меня даже приходится вызывать целителя, когда я разношу огромный сервированный стол на занятии по предмету «какой вилкой жрать». Толстая тарелка, которая на кой-то хрен там не для еды вовсе, разбивается и распарывает мне лодыжку.

А мой учитель, манерный щегол, не сдерживается и позволяет себе ругательство, отчего сам падает в обморок и наотрез отказывается меня дальше обучать. Моральный ущерб, мол, слишком велик. Про мой моральный ущерб никто не вспоминает.

К концу недели я умоляю деда отправить меня к демонам, то есть в армию. Там где встал, отжался, побежал и не думаешь. Потому что думать приказа не было. Кажется, я даже слабовольно пускаю одинокую слезу.

Вместо этого я получаю дополнительные занятия по верховой езде. Там, вместе с яйцами, у меня отбивает желание ходить к деду с претензиями и тем более просьбами.

Я мечтаю выбраться из этого ада, потому что даже сон становится слабой наградой. Спать мне практически не дают, каждую ночь отправляя на дежурство в семейный храм. Там и вопрошаю Упуаута в чем я провинился, но бог-волк ко мне не является. И даже посулы, что принесу ему дюжину голов высших, не помогают.

Только раз мне кажется, что слышу усмешку в стенах главного зала. Но к этому времени мне уже многое кажется от недосыпа и уймы разнообразной информации, вливаемой в мои уши.

И только Антея, наша верховная жрица, жалеет меня, позволяя один час поспать на очередном учебнике. Ну и Филиппа Матисовна, тайком поставляющая мне пирожки.

Родители все это время находятся в госпитале. Дед лишь сообщает мне, что идет подготовка к сложному ритуалу и все под контролем. Придется объединить усилия нескольких верховных и получить исключительное согласие императора. С последним как раз проблем не возникает, так как в головах главных шпионов слишком много интересных сведений.

Друзей я тоже не вижу. Меня хватает на короткие переговоры, пока бегу с одного занятия на другое. Все они тоже готовятся к поступлению, хоть и не так активно, как я, но напряжение по мере приближения дня собеседования у всех возрастает.

Дни тянутся бесконечно долго и уходят стремительно быстро, вселяя в меня панику, что я ничего не успеваю. Собеседование за собеседованием, и испытание назначают всем, кроме Володи.

Прорицатель лежит по соседству с родителями, на реабилитации даже без возможности посещений. Только Покровский прорывается к целителям, выбивая новости о состоянии друга. Идет на поправку — коротко и вроде оптимистично.

Ко дню,