Андрей Алексеевич Кокоулин - Бог-без-имени

вперед, обдирая ему рубаху на спине. Ткань трещала, словно приросла к коже. И сходила также, как кожа, цепляясь за тело до последнего. Фьольвир кашлял и плевался кровью, не имея сил освободиться. Горячая ладонь незнакомца легла между лопаток.

— Я… я тебя… — выдохнул Фьольвир, плавая в красном тумане.

Доброхот фыркнул.

— Убьешь? Ты хочешь сказать: убьешь? Ты и так одной ногой в лодке, арнасон, но нет, ты грозишь мне убийством. А я думал, вы — мирный народ.

— Мы — мирный…

Фьольвир закричал, заперхал снова, когда чужая ладонь раскалилась, будто железо в кузнечном горне, и полезла внутрь его. Он почувствовал палец, принявшийся копошиться под лопаткой.

— О, боги!

— Нет богов, — сказал доброхот.

Но, помедлив, палец из Фьольвира убрал. Стало легче. Фьольвир втянул в себя стылый, сладкий воздух. Незнакомец стряхнул руку и вытер черные и красные пальцы о его штаны.

— Здесь, пожалуй, все. Ну-ка.

Фьольвира опрокинуло навзничь, на чужое колено. Доброхот вылепился из кровавого марева высокой, косматой фигурой с неясным пятном лица.

— Что у тебя здесь?

Рубаха окончательно сползла с Фьольвира, грязной тряпкой канула во мглу. Горячие пальцы протанцевали по груди к животу.

— О, да тут хуже, чем я думал, — сказал незнакомец. — На-ка, зажми, арнасон.

В зубы Фьольвиру ткнулась палка. Она была горьковата, на язык попала земля, но сплевывать было некогда. Фьольвир стиснул челюсти.

— Готов? — спросил, заглянув в него, незнакомец.

Фьольвир моргнул, так и не разобрав чужого лица.

Несколько мгновений неведомый доброхот примерялся, дышал. Ожидание было хуже боли. Приподняв в нетерпении голову, Фьольвир увидел, что правый бок у него отвернут широким мясным лоскутом, измазан в земле, а из дыры, поплевывающей кровью, выпирает сизая, сопливая требуха.

— Лежи.

Незнакомец надавил Фьольвиру на лоб ладонью.

— Ф-фы! — выдохнул сквозь палку тот.

Косматая голова качнулась.

— Чудо, что ты еще жив, арнасон. А теперь — терпи.

Чужая рука забралась Фьольвиру в нутро, и он засучил ногами. Палка похрустывала в зубах, теряя кору. В глазах вспыхивало небо. Толстый пес Гайво добрался до требухи и теперь с ворчанием тянул ее наружу. Фьольвир потянулся его отогнать, но незнакомец, навалившись, закрыл путь руке.

— Терпи, арнасон!

Фьольвир зашипел.

— Это хорошо, — заговорил незнакомец. — Боль — это жизнь.

Наверное, он мог бы через рану добраться до сердца Фьольвира и сжать его в своих пальцах, чтобы оно лопнуло и захлебнулось кровью. Фьольвир, честное слово, был бы не против. Не человек, а сама боль некоторое время таращилась и грызла дерево, силилась выйти слюной и криком, разливалась, как вода для лодки.

В лодку — маленький бы шажок…

— Куда?

Шлепок по щеке вернул Фьольвира из тьмы. Незнакомец навис снова, вытирая руки о тряпку. Несколько мгновений он боролся с Фьольвиром, как с непослушным псом, заставляя его отдать палку, потом, держа за нижнюю челюсть, влил ему какую-то темную жидкость из жестяного сосудика. Капли защипали язык.

Спустя миг Фьольвиру показалось, что, несмотря на цвет напитка, неведомый доброхот поделился с ним жидким огнем. Тот колюче протек в горло и пожаром вспыхнул в животе. Все, что еще оставалось внутри нетронутым, словно съежилось, обуглилось и спеклось. Возможно, Фьольвир вместе с криком, как вахен, смог бы изрыгнуть пламя, но незнакомец не дал ему этого, зажал рот ладонью.

— Тише, тише, — прошипел он. — Сейчас пройдет.

И был прав — огонь утих. Фьольвир дернулся раз, другой и затих сам. Сонная слабость растеклась по телу.

— Хорошо, — оценил его состояние незнакомец. — Теперь давай так.

Он, подвинув, расположил Фьольвира вдоль бревна, смахнул грязь и землю с его груди, несколько мгновений разглядывал, словно к чему-то примеряясь, и вдруг пропал. Ни шороха шагов, ни голоса, ни иных звуков.

Только небо и осталось.

Фьольвир лежал, не в силах пошевелиться.

Среди жителей побережья ходили страшные истории о макафиках, темных слугах Хэнсуйерно, которые любили делать из людей, попадающихся им на пути, покорных, могучих и бесчувственных помощников. Такому макафику было достаточно взять горсть земли, плюнуть на нее и поместить человеку в живот. Или подмешать в пищу. Съел ложку — и все, ходишь потом за макафиком, таскаешь все его припасы, сторожишь сон и гниешь заживо, пока он не посчитает, что ты износился, и не --">